А со мной происходит что-то странное — мне нравится, как ощущается моя ладонь в его, — большой, твёрдой, немного шершавой.

Пахомов устанавливает ноутбук на столике перед диваном, а я сижу на краю этого самого дивана, зажав сложенные ладони между коленями.

— Так не пойдёт, — говорит Пахомов и, оставив компьютер загружаться, берёт меня за руку, заставляет встать и притягивает к себе на колени. — Мы женаты, забыла.

А сколько ехидства в голосе!

Но потом Пахомов делает то, чего я меньше всего ожидаю, и что точно не нужно по сценарию, потому что видеозвонок ещё не настроен, — он бережно обнимает меня за плечи, опаляя жаром, утыкается носом мне в волосы и шумно втягивает воздух.

Нюхает меня, как зверь.

— Ты пахнешь весной, — говорит он, севшим поникшим голосом, — фиалками, нарциссами, чем-то ещё… Я не большой спец по цветам.

Он отстраняется, заглядывает мне в лицо, и в его глазах снова — разбитые льдины.

Палач и каратель, напоминаю своему мозгу, который начинает плавиться от такого взгляда. А ещё в шлейфе запахов, который окружает моего визави, я чётко ощущаю тот, который не спутаю ни с чем, — запах масленых красок.

Он что — рисует? Тогда объяснимы эти пятна на белоснежной рубашке — фиолетовые, коричневые, карминово-красные.

Ну да, у маньяков и убийц бывают весьма эстетные увлечения. А Пахомов наверное ещё какой-нибудь Йель или Оксфорд закончил — уж больно со знанием дела он рассуждает об искусстве.

Но взгляд — неожиданно потеплевший — гипнотизирует. И я тянусь к его щеке, прохожусь пальцами по скуле, спускаюсь на щёку, чуть колюсь щетиной, которая ему очень идёт. Он замирает, кажется, не дышит и прикрывает глаза. И я не могу не отметить преступно-длинные для мужчины ресницы.

Странно, как на него действуют простые ласки.

Скольжу пальцами ниже, задерживаюсь на широких плечах, спускаюсь на грудь. Он — словно античная статуя: каменный и совершенный.

Я веду по руке, вниз, переплетаю свои пальцы с его — тонкими и длинными, такие действительно больше бы подошли художнику, чем бандиту.

Глажу безымянный. И тут меня осеняет:

— Кольцо! — кричу я.

Пахомов немного испуганно распахивает глаза.

— Какое кольцо? О чём ты?

— Обручальное! Мама точно заметит, что его нет. Она у меня наблюдательная.

Он тихо чертыхается.

Я пытаюсь загладить ситуацию:

— Артём спит… я могу снять у него…

Пахомов окидывает меня таким взглядом, будто я сказала ему поцеловать жабу.

— Справлюсь, — говорит он и уходит.

Я нервно кусаю губы, волнуясь: он же вернётся? Он же выполнит, что обещал?

Пахомов возвращается, садится рядом и протягивает мне тонкий ободок белого золота — стильный мужской аксессуар.

— Откуда? — удивляюсь я.

Пахомов ехидно скалится:

— Известно дело — с трупа снял: я же злодей. Прямо с пальцем отрезал. Палец по дороге выкинул.

Но этот раз я не злюсь, как тогда, в день свадьбы, когда плеснула в него шампанским. В этот раз его бравада оседает горечью у меня на губах.

— Не волнуйся, — подбадривает он, — ничего криминального. От отца досталось. — И спрашивает странно глухим и печальным голосом: — Ты наденешь его мне?

Киваю, беру его руку, завожу палец в кольцо.

В этот раз не играет вальс Мендельсона, я — в домашнем костюме, а мужчина рядом со мной — судорожно втягивает воздух.

А потом — он берёт мою руку и целует моё кольцо, будто присягает на верность.

Зачем он это делает? Почему смотрит так отчаянно?

Пахомов переплетает наши пальцы, сжимает мою руку крепко-крепко и упирается лбом в мой лоб.

— Вот теперь мы настоящие молодожёны, — горько улыбается он. — Звони родителям.