– Капец, – вздыхаю.

Хоть отцу звони. Но сейчас уже слишком поздно, и пока он проснется, доедет, пройдет немало времени. К тому же, папа накануне вечером тоже выпил на юбилее какого-то судьи, так что…

Внезапно мне в лицо ударяет свет фар, и я резко задираю голову, когда к воротам подлетает машина и резко тормозит прямо передо мной. Я успеваю только сделать шаг в сторону. Пассажирская дверь распахивается, и оттуда выходит устрашающего вида амбал. Вжимаюсь в калитку и пытаюсь нащупать ручку за спиной.

Римма

Громила просто приветственно кивает, открывает заднюю дверцу и ждет, пока оттуда выйдет… Исаков. Я испытываю облегчение и в то же время раздражение.

– Поехали, – кивает Захар на дверцу и подходит ближе ко мне. – Ром, садись в машину, – бросает амбалу, и тот устраивается на пассажирском сиденье, закрыв за собой дверь.

– Я же сказала, что никуда с тобой не поеду, – дрогнувшим от раздражения голосом отвечаю Исакову.

– Блядь, ты утомила, – вздыхает он.

А потом хватает меня за талию и под мой крик поднимает над землей. Тащит к машине, а я извиваюсь, пытаясь выбраться из его захвата. Но куда мне? Я не смогу тягаться с Исаковым, даже если сильно захочу.

– Пусти меня, животное! Ненавижу! Тебя и всю твою стаю! Вы больные придурки!

– Да-да, – спокойно отзывается Захар. – Ничего нового, Няшка.

Наклонившись, практически швыряет меня на сиденье и сразу ныряет следом. Я не успеваю даже подвинуться ко второй двери, чтобы открыть ее и выскочить с другой стороны, как дверца со стороны Захара захлопывается, а машина срывается с места.

– Заблокируй двери. С этой ненормальной станется выскочить на полном ходу.

Слышу щелчок на двери и впиваюсь взглядом в безмятежное лицо Исакова.

Откинувшись на сиденье, он стягивает свой галстук и накручивает его на кулак. Надо сказать, что даже в полумраке автомобиля в предрассветном свете выглядит это эффектно. Вены на тыльной стороне ладони вздуваются тем сильнее, чем плотнее он сжимает кулак и натягивает галстук. Длинные широкие пальцы, держащие конец галстука, ловко раскручивают свернутую ткань, а потом все начинается по новой.

Я пропускаю его слова про ненормальную мимо ушей. Для меня сейчас главное, что я еду домой и совсем скоро окажусь в своей постельке. Ради такого, как оказалось, я даже готова терпеть этого придурка рядом.

Устраиваюсь поудобнее и отвожу взгляд от как будто намагниченных для моих глаз широких кистей Захара.

Вот как так может быть, что меня притягивает к мудаку, который жутко меня раздражает? Он еще и несет вечно всякую ахинею. Как будто только вчера с пальмы слез. Разве нельзя нормально ухаживать за девушкой, если она нравится? Или его так воспитали, что, кроме как дергать за косички, другого способа показать девочке свою симпатию просто нет?

Хотя что можно ожидать от сына криминального авторитета? Мой папа говорит, что преступники не меняются. И даже когда человек – как отец Захара – отошел от криминальных дел и легализовал свой бизнес, он все равно будет в первую очередь решать все вопросы силовым путем.

А еще папа говорит, что дети преступников недалеко ушли от своих родителей. Типа от осинки не родятся апельсинки. Я склонна ему верить. Потому что вижу по Исакову, что ему все нипочем. Он как будто уверен в том, что все ему должны. А если они противятся выполнять его требования, берет силой то, что наметил. В общем, бесит.

Всю дорогу до моего дома мы молчим. Родители живут в пригороде, но с противоположной стороны от дома отца Плахова, так что нам приходится проехать половину города по объездной трассе. Я все еще живу у родителей, пока в моей новенькой квартире, подаренной ими, делают ремонт. Осталась пара недель, и я смогу наконец переехать и стать самостоятельной. А пока приходится терпеть мамины напоминания о питании и папины – о том, насколько страшен окружающий мир.