– Ну и чё тут смешного? Где главные лица? Какие-то тайные руководители… Без первых лиц народ много не даст. А у нас в карманах – одни кнопки канцелярские. Надо так: «Кому на Руси жить хорошо? Владимиру Путину, коллективному Проститутину, принятым в Большой Балет паролимпийцам, ростовщикам-убийцам, Митюле Медведеву, Оляше Голодец… А остальным всем – полный пипец!»

– Не прокатит, повяжут. И вообще: кончай тут Лазаря петь. В прошлом году кому я за лето тридцать косых отвалила? Забыл, Яруша?

– Так если б евриками. Тогда б новое глумилище соорудили! А ты сама-то в этом Кукиш-театре кто будешь? – вдруг зарычал, широкий как тумба, с малиновым лишаём во всю щёку, Ярун. – Ж-жаль, ты баба! А то навалял бы!

– Я-то? А буду я директрисой считаться, с Кукиш-театром по ночам спознаваться.

– Угу, угу. Тебе б только лавешки выпекать и над бедностью нашей в кулак подхихикивать. Сексотрахом занялась бы лучше. – У вскочившего Яруна с босой ноги слетела галоша, он ловко вдел в неё ногу и уже спокойней сказал: – Глянь на Облупсика: аж порозовел, предвкушая.

– Облупсик подождёт. А сексотрахом заняться перед лицом своих товарищей торжественно клянусь. Вот только насчёт лавешек – заливаешь, Ярун! Не только себе, но и всем нам я их выпекала. Я баба вздорная, но не жадная. А если мы с вами запретно-потаённый, весело-христианский, со шпильками язычества, «Кукиш-театр» по Золотому кольцу пустим – в шоколаде будем!

Тихон Ильич сделал вид, что листает меню. Слушал он теперь не просто внимательно – с трепетной дрожью. Темка-то выскочила острая, христианско-языческая, страх какая неудобная, но и притягательная.

– В христианстве чё весёлого? Одна скорбь и охи-ахи безвременные.

– Ну, ты даёшь. А когда грешников в ад волокут, не смешно разве? А когда хвостатых изгоняют, а они краковской колбасой с крутых горок катятся – не забавно?

– Забавно, не забавно… Не в том дело. Ты про крышу забыла? Где мы надёжную крышу найдём? А вот если крыша сама нас найдёт – все бабосы на неё и ухлопаем.

– Не боись, Облуп: знаю, как рыбку съесть и в пруд не лезть! Ну всё. Постебались и хватит. За мной, придурки! В кабаке пусто, там самое важное доскажу. Замёрзла я тут.

– А давай ещё порезвимся. Рощица-то – сценическая. Ты куклёха, я куклач, суну в пасть тебе калач! – прошёлся на руках Ярун.

– А я кукла – хоть держись! С краю сцены повисла как жиз-зь, – взвизгнула Синька.

– Мы живые, на фиг, куклы – обоняйте наши пуклы!

– Плохо, Облупсик, плохо! Давай смелей, ритмичней, покажи кончик таланта!

– Не знаю, как вам, а у меня давно язык сценка щиплет: «Зелёный Медведь поднялся из берлоги»! Весна, птички! Выборы кончились, что теперь?

– Про Медведей зелёных никто и слыхом не слыхал.

– А у нас будет! А с Медведём зелёным – забуревшая Медведица.

– Дас ист фантастиш! Йа, Пэтька, йа. Йа забуревшая Медведица буду!

– Стоп! Не то… С такой пьеской как пить дать за Уралом окажемся.

– А не боись, Облупсик! – даже всплеснула руками Синька. – За Уралом – то же самое творится… Только вот всем нашим Медведя^>́м, что Урал, что кот в тапки насрал.

– Ты слюной-то не брызгай. Выборы кончатся – и все ваши прибаутки коню под хвост. Ты мне шутку вечную дай. Или что-то непрямое, опосредованное.

– Ишь, как умно заговорил. Ну ладно, тогда интермедия – «Путин и могильщик».

– Да не тарахтите вы! Принеси лучше, Облупсик, скатерть, куколку вам сооружу.

Облупсик двинул в шалман, вернулся, Синька-стервоза из жёлто-серой скатерти соорудила куклу. Тихон Ильич про себя так и ахнул! Кукла так сильно напомнила одну всем известную даму, была до того уморительно коротконогой, носатой и распатланной, что ему самому вдруг захотелось мастерить куклы, сочинять скоморошины…