«Чтобы себя понять, русский человек всегда на Кавказ или на Балканы стремится…» – вспомнил он с полуулыбкой чью-то мысль.

В Сербию Скородумов прилетел в командировку. Не слишком удачливый редактор-издатель, правда, любивший и даже нежно пестовавший своё небольшое издательство – «мал коготок, да востёр», – концы с концами он всё-таки сводил. А вчера поговорил по телефону с Эмиром Кустурицей, и тот не очень охотно, но всё ж таки пообещал дать для перевода свои записи и разрозненные прозаические тексты. Разговор сперва шёл по-английски, Кустурица был этим явно недоволен, хотя трубку, из уважения к Тишиным рекомендателям, не бросал.

Перешли на русский. Кустурица расслабился, довёл разговор до конца. «Книга Эмира», в которой Тихон думал собрать рок-тексты группы «Orchestra» и неопубликованную прозу Кустурицы, сулила не слишком большие, но всё ж таки ощутимые продажи. Встретился он и ещё с одним нужным для издательства человеком и получил от него в подарок книгу «Старая Сербия» на русском. Её-то сегодня на ночь он и собирался со всем вниманием, а может даже с карандашом в руках читать.

Словом, прилетев в Белград всего три дня назад, к вечеру 22 октября, он все дела не то чтобы закончил, но чётко и бережно уложил их в отдельные лодочки и пустил по хорошо укреплённым речным руслам на восток, в Россию…

Вечер дохнул свободой, в российское консульство – куда-то к чёрту на рога, в пригород Белграда – Тихон Ильич не поехал, выйдя на террасу, стал смотреть уже не на Саву – на белградские улицы и площадь перед отелем. Там, на площади, в открытом кафе вскипала между посетителями нешуточная ссора. Какой-то верзила с надвинутым на глаза козырьком бейсболки, с голыми по локоть – несмотря на холодок октябрьский – руками, туго налитыми то ли жирком, то ли мышечной силой (сверху было не понять), готовился дать в бошку старику, опиравшемуся на длинный зонт с массивной деревянной ручкой. Старик сидел сгорбившись и смотрел не на верзилу – совсем в другую сторону.

Упал пустой стул, перевернулась, случайно задетая ногой, набитая доверху урна с торчащими из неё жёсткими, жёлто-коричневыми кленовыми листьями. Взметнулась и тут же снова опала русско-сербская ругань.

Верзила показался Тихону очень и очень знакомым. Однако с девятого этажа, да ещё сквозь дымно-плывущий свет пылавших в стеклянных цилиндрах факелов, наполовину обесцвеченных садящимся солнцем, кто бы это мог быть, разобрать не удавалось. А тут ещё подступили к ссорящимся зеваки. Верзила поднял одной рукой упавший стул, сел на него, закинул ногу на ногу, после чего виден быть перестал…

Тиша – такой хреномути и в Москве хватало – вернулся в номер. В ванной комнате мелодично капала вода. Помедлив, очередная капля тяжко шлёпнулась вниз. Раздался сладкий бульк. Тиша представил себе нежную оспинку на поверхности воды и улыбнулся.

Побрившись – утром было не до того – и повалявшись с полчаса на диване, он опять вышел на террасу. Пройдя её всю – никак не меньше двадцати метров в длину, – снова стал смотреть на вспыхивающую последними искорками Саву. Река под лучами почти утонувшего солнца переливалась густо, сладко.

«Как напоказ. Как для меня одного искрит…»

Вдруг до жути захотелось в Москву, если не улететь, так хоть позвонить!

Вынув мобилку, набрал номер жены, – короткие гудки. Перенабрал – зазвучал «Сербо-русский марш», грозно-весёлый кавалерийский его отрывок, который он сам же в мобильник жены несколько дней назад и вставил.

Марш, казалось, заиграл где-то рядом. Тиша чертыхнулся, вжал кнопку в панель и в третий раз перенабрал номер. Теперь мелодия ударила прямо в уши, и сразу за соседней стеной послышался смех, который спутать с каким-то другим было нельзя: смеялся брат Корнеюшка! Через минуту на террасе «Маджестика» единоутробец и возник.