Сразу после того, как Корнеюшка подался в бизнес, – крабов было мало, пришлось переключиться на лучепёрую рыбку-шамайку – и опять по дороге в школу, в самый долгий обморок Тиша и угодил. Успел мягко опуститься на землю и лежал без памяти несколько минут. Правда, опять повезло: первым кинулся к нему учтруд Пшиманович и накрыл содранным с себя плащом, потому как подумал: эпилепсия. Приглядевшись, однако, к цвету лица и спокойным, не конвульсирующим конечностям, учтруд и без врача определил: не эпилепсия. «А раз не эпилепсия – значит, от недокорма. Тут как раз всё понятно! В свободной продаже – ни крохи, на столах – одни талоны. Народ материт Горбача^>́ и другую партийную сволочь на всех углах».

Недокорм вместе с эпилепсией оказались ни при чём.

– Сосуды у него слабенькие, – сказал врач «Скорой», – так он и будет у вас всю жизнь в обмороки падать. Но это, в общем-то, не страшно, главное, чтоб череп себе не проломил.

А вот другой врач, к которому через три дня отвела внука Дося Павловна, тот сказал непонятное:

– Обморок у него был, судя по описанию, не вполне обычный. Спору нет, обморок не эпилептический. Падал, как рассказали очевидцы, чуть замедленно, как актёр. Но обморок-то был настоящий, не актёрский. Стало быть, обморок – эмоциогенный.

– Как-как?

– Связанный с эмоциями. Но и здесь не всё складывается. Я тут посмотрел внимательно снимки и анализы глянул. Ни на соматический, ни на экстремальный обморок тоже не похож. Ты выйди, мальчик, в коридор, я бабушке два слова скажу.

Тиша отчаянно замотал головой, крепко вцепился в стул.

– Ладно. Всё равно ничего не поймёшь. Так вот, уважаемая. Хоть я и медик, но здесь налицо нечто иное.

Доктор зачем-то оглянулся.

– Что, что, доктор?

– Вы же бывшая учительница, должны понимать. Словом, если отстраниться от традиционной медицины, тут… В общем, произошёл мощный выброс астрального тела из тела физического. Вы меня понимаете?

Баба Доза обалдело замотала головой.

– Ну как вам объяснить? Астральное тело, оно находится внутри тела обычного. И при некоторых болезнях из тела человеческого стремительно вылетает. А физическое тело в это время рушится на землю. Я бы даже сказал, в недоумении рушится! В общем, религиозный обморок у внука вашего случился. В церковь-то он у вас хоть иногда ходит?

– Были один раз…

Баба Доза до боли в глазах нахмурилась и врачу не поверила. Уже на улице смачно плюнула и потом, рассказывая про всё про это трудовику Пшимановичу, добавила: «Доктор-то он доктор, но вообще-то – дурак дураком»…

У самого Тиши воспоминания о долгом обмороке были клочковатыми. Пронеслись низко над водой обрывки сизых голубиных туч. Тучи ушли, но оставили после себя взмах полупрозрачной руки: ласковый, едва заметный, но абсолютно точно направленный к Тишиным сомкнутым векам.

После обморока болели глаза и звон глубоководный стоял в ушах. Но было от этого звона не тяжко, а радостно: словно уходила с долгим обмороком прежняя жизнь – подзатыльники, толчки, дразнилки, зубрёжка! Ну а самым радостным было то, что Пшиманович отпросил его у бабы Дозы на две-три недельки к себе: погостить. В доме у трудовика Тиша только спал. А всё остальное время, получив освобождение от школы на месяц – необычный доктор постарался, – проводил в маленькой, но на удивление точно скопированной со школьной, хибарке-мастерской.

Учтруд не пил, не ругался и трухлёй Тишу, сглупа, не называл. Всё свободное время вытачивал что-то из ольхи или дуба: «Праця и ещё раз праця, Тихон! Праця, то есть труд – есть мой Бог!» – смешно, то ли по-белорусски, то ли по-польски выхвалял он свою работу. Рассказал Пшиманович и о том, что мечтает выточить шахматы из карельской «бирозы» и летом ездил в Петрозаводск: на заготовки. Хочет смастерить и музыкальные инструменты, и вообще думает забрать Тишу к себе, хоть на полгода.