В такой обстановке тяглый посадский мир замосковного города часто не был хозяином своего посада и торга. Служилые люди и церковные землевладельцы с их «людьми» и крестьянами составляли иногда большинство в городе, чаще всего в южных и западных городах Замосковья. Связь поморского города с его областью выражалась в экономическом взаимодействии однородных общественных сил – тяглых торгово-промышленных общин. Связь замосковного города с уездным населением выражалась иначе: весьма разнородное в своем составе уездное население или само стремилось, или же вынуждалось к участию в городской жизни, высылало в город своих представителей и через них служило в городе своим особым интересам. Служебные обязанности заставляли служилых людей иметь в городе осадные дворы, которыми они иногда владели даже не на частном, а на поместном праве. Как городской домовладелец, служилый человек был очень далек от посадской общины и холоден к ее интересам; и его дворник, если не был в тягле, также был далек от дел и забот посадского мира. Но с поместьем или вотчиной служилого человека осадный двор был в прямой связи и юридической, и хозяйственной. Так же чужды интересам посадского мира были обыватели частновладельческих слободок, обязанные платежами и повинностями не государству, а своим хозяевам и владельцам и с монастырем или боярским двором связанные крепче, чем с государством. И отдельные лица, приходившие в посад из уезда на время, сохраняли свои связи с теми местами, где они считались «во крестьянстве». Таким образом несколько нитей тянулось из города в уезд – к служилому поместью, к боярской вотчине, к монастырю, наконец, к крестьянскому уездному миру; но эти нити не связывали между собой ни разных общественных элементов, сожительствовавших в городе, ни города, в его целом, с уездом; это были частные соединения, не разрешавшие общего диссонанса. Там, где тяглая городская община была многолюдна и экономически сильна, а пришлые элементы слабы, там замосковный посад был близок к поморскому и почти в той же мере имел характер внутренней однородности; так было на Клязьме, средней Волге и за Волгой в значительных торговых городах. Там же, где близость границы или иная причина вела к усиленному водворению в город служилого люда и людей частновладельческих, там посадская община была слаба и гибла: посад лежал «впусте» и город превращался в крепость с очень разнородным, но по преимуществу военным населением. Так случилось в городах на Оке и верхней Волге к концу XVI века: здесь служилое население завладевало и посадом и торгом, а посадские люди или разошлись, или перешли в гарнизоны – стали теми же служилыми людьми.

Уезды замосковных городов представляли собой уже в XVI веке картину полного развития частного землевладения, вне которого оставалось лишь небольшое количество дворцовых земель. На поприще земельного стяжания за успех и преобладание спорили, как известно, два московских общественных класса: монастырская братия и служилые люди – бояре и московские дворяне. Ученым, исследовавшим дело, представляется, что победа в споре оставалась за монахами, которые неутомимо собирали земли отовсюду и такими средствами, каких не было в распоряжении мирских людей. Последние добывали себе вотчины куплей и выслугой; монастырь не только покупал их, но и получал даром за свою молитву о душе владельца или его сродников. Мирские люди не имели столько свободных денежных капиталов, сколько имели их монастыри, а в деле земельного стяжания свободный денежный капитал составлял главное оружие монастыря. Монастырь обращал его не только на простую покупку земель, но и в денежную ссуду тем же служилым людям под залог их земли, имея в виду оставить за собой залог при неуплате в срок. Не мудрено, что именно там, где, казалось бы, должно было процветать боярское землевладение, именно в центре государства, процветало, в сущности, землевладение монастырское. По счету пахотной земли в Московском уезде, произведенному при царе Михаиле Федоровиче в 1623–1624 годах, за монастырями оказалось до 44 % всей пашни в уезде, за вотчинниками до 17 % и за помещиками около 22 %; иначе говоря, монастыри имели больше пахотной земли, чем все вообще служилые землевладельцы уезда. Это отношение пахотных земель во владениях церковных и светских владельцев нельзя без изменений переносить в XVI век, ибо в XVI веке, о котором мы ведем речь, монастыри еще не достигли таких успехов в борьбе за земли, а с другой стороны, к концу XVI века и светское землевладение оказалось в критическом положении. Если можно основываться на приблизительном подсчете данных писцовой книги 1585–1586 годов по Московскому уезду и сравнивать его результаты с результатами приказного счета 1623–1624 годов, то придем к таким заключениям. В XVII веке дьяки насчитали в Московском уезде (без дробей и круглым счетом) 140 тыс. четей в поле пахотной земли; из них порозжих земель было до 25 тыс. четей (18 %), за помещиками до 31 500 четей (до 22 %), за вотчинниками 23 500 четей (до 17 %) и за монастырями 61 500 четей (44 %). Книги 1585–1586 годов насчитывают в 13 станах Московского уезда до 100 тыс. четей пахотных земель. Из них пустует до 32 тыс. четей в поместьях и вотчинах и сверх того 7500 четей за отсутствием владельцев сдано из оброка; стало быть, до 40 % пахотной земли вышло из нормального хозяйственного оборота. А остальные 60 % распределены так: за помещиками 6 % (6227 четей), за вотчинниками 17 % (17 272 чети) и за монастырями почти 37 % (36 786 четей). Мы видим, что и здесь монастырь располагает большим количеством пашни, чем все служилые люди уезда, но это главным образом потому, что служилые люди в Московском уезде к концу XVI века оставили впусте почти две трети общего количества земель, которыми могли бы владеть: сохранив за собой 23 500 четей, они забросили 39 500 четей. Нет сомнения, что это были признаки и последствия землевладельческого кризиса, о причинах которого мы еще скажем; нет сомнения, что на «порозжих» землях когда-то стояло служилое хозяйство и что здесь мы имеем дело не с целиной, которая еще не знала плуга, а с пустошами и перелогом. В тяжелую для землевладельцев пору у монастырей оказывалось больше умения и средств перенести кризис, чем у служилых людей: последние пустошили свои поместья и вотчины, монашество продолжало копить земли и поддерживало на них свое хозяйство.