– Не понимаю! – бесился Иван, не заботясь, слышит его бедняжка или нет. – Я совершенно иначе их себе представлял! Мне казалось, раз ведьма, значит, злая, но умная! Ведающая! А эта… – Он чуть не ввернул крепкое русское слово, но вовремя вспомнил, что уже полгода как решил отучаться от этой тупой провинциальной привычки, и ограничился многозначительным «гмм». – Или она от перерождения в слабоумие впала?

– Не думаю, – шепотом ответил Кьетт, ему обижать бедную девушку не хотелось. – Скорее всего, она с детства такая – силой наделена, интеллектом – не очень. Умная ведьма никогда бы не позволила себя повесить… Но ты не должен ее за это строго судить!

– Это еще почему?

– Да потому что твои собственные поступки в последние несколько дней тоже, мягко говоря, благоразумием не… ладно, молчу, молчу!.. – Оглянулся на потрепанную фигуру новой спутницы и вздохнул. – Вот плохо, что у нас местных денег нету.

– Почему? – переспросил Иван машинально, хотя и сам мог бы назвать тому миллион причин.

– Да надо бы ее как-то приодеть. Что же она у нас таким пугалом ходит – голая, босая! Нехорошо!

Он возмущения Иван даже руками всплеснул – ну точно как бабушка Лиза из Саратова.

– Нет! Вы его только послушайте! Самим жрать нечего, пить нечего, обувь трет, куртка не греет, жизненных перспектив никаких – а он беспокоится, как бы ему чужую покойницу нарядить! Навязалась на наши головы, так еще заботься о ней!

– Все-таки интересный ты человек, – очень добродушно, без всякого осуждения отметил нолькр. – Пока мертвая висела – носился с ней, как с родной. Стоило ей самую малость ожить – глядеть в ее сторону не хочешь! Вот она – некромантская повадка!

– Некромантия тут ни при чем! Мертвая она меня не домогалась!

– Сам захотел снять, никто тебя под руку не толкал! – хихикнул Кьетт бессовестно. – Теперь пожинай плоды своего нездорового некромантского интереса к удавленницам.

– Нет, я сегодня точно кого-то убью! – взвыл Иван, и Кьетт ускакал вбок, на безопасное расстояние, сделал ему козью морду. Тот еще характер был у нолькра, не то по молодости лет, не то от природы!

На втором часу совместного пути дорога сделала еще один крутой поворот, обогнув молодую дубраву, и взорам путников открылась довольно живописная низина, с недавним каменистым безобразием ничего общего не имеющая. Горы высились вдали, вершины их таяли в осенней дымке. Меж облетевших дерев и пожелтевших зарослей тростника петляла речка. Потянулась цепь небольших полей, черных – свежевспаханных – и ярко-зеленых, засеянных озимой рожью.

Конечно, ни Иван, ни Кьетт определять культуру по виду ее всходов не умели. Это уж им лоскотуха подсказала: на минуту отвлеклась от дум о любви и вздохнула ностальгически:

– Рясно нынче рожь взошла… Хорошо! С хлебушком будем, – а потом вспомнила и захихикала злорадно: – Хи-хи! А мне теперича и хлебушко не нужен, не нужен! – и предложила спутникам: – Айда посевы травить-топтать! То-то веселье будет!

– Еще не хватало! – возмутился Кьетт. – Кто-то сеял, старался, а ты погубить хочешь! Смотри, как бы Иван тебя за такие дела совсем не разлюбил!

Лоскотуха скуксилась:

– Неужто и впрямь разлюбит?

– Разлюблю! – прорычал Иван. – Что за вредительство! Чем тебе их посевы помешали?

– А почто они меня на дубу повесили? Вот и пусть с голодухи пропадают, так и надо извергам!

Пожалуй, был в ее словах определенный резон, поэтому Иван продолжать полемику не стал. А Кьетт вдруг разволновался:

– Значит, ты из этих мест родом?

– Знамо дело, – согласилась Мила. – Тутошние мы, подгорные. Во-он тамочки, за рощей, село наше лежит!.. – и загоревала: – А домок-то мой, не иначе, пожгли теперь, со всей утварью да припасами! Как жить? Как жить?