Камерон вышел наружу и заскользил к ним, держась за машины. Наконец он остановился у окна Гамаша:

– Это было здорово. Merci. – Он наклонился и посмотрел на Гамаша. – Что теперь?

– Теперь, – сказал Гамаш, хватая шапку и перчатки, – мы пойдем пешком.

Клутье взглянула вверх по склону:

– До их дома не меньше километра.

– Тогда нам лучше поспешить, – сказал Гамаш.

Он вышел из машины и огляделся.

Пухлые апрельские снежинки перестали падать с неба, воздух был прохладный и свежий. Гамаш сделал глубокий вдох, ощутил сладковатый запах сосен, и прелых листьев, и дорожной жижи.

И услышал…

– Что это? – спросила Клутье, наклонив голову к плечу.

– Река, – ответил Камерон. – Вероятно, лед тронулся. Начался весенний паводок.

Гамаш повернулся на звук, исходящий из леса. Вода устремлялась вниз по склону холма. Звук в сельском Квебеке такой же привычный, как звук сирен в городе.

Сегодня утром, когда он выезжал из Трех Сосен в Монреаль, все было тихо. Если не считать легкого шороха, с каким громадные снежные хлопья падали на деревья, дома и автомобили.

Но за это время что-то сломалось, что-то проснулось. Что-то отнюдь не тихое.

Гамаш сделал еще один глубокий вдох, но уже с меньшим удовольствием.

Весной, с потеплением, много чего просыпалось. Медведи. Бурундуки. Скунсы и еноты. И реки.

Они пробуждались к жизни.

Мало что было мощнее, или разрушительнее, или ужаснее, чем голодный медведь или река в половодье.

Гамаш точно знал, куда текут воды этой реки. Хотя он никогда не бывал здесь прежде, но географию района знал неплохо. Они находились совсем рядом с Тремя Соснами.

А это означало, что они слышат рев Белла-Беллы, несущей свои воды в их деревню.

Он достал телефон, чтобы позвонить Рейн-Мари, предупредить ее, узнать, как обстоят дела, но Камерон говорил правду: сигнал здесь отсутствовал.

Гамаш убрал телефон в карман, повернул голову и посмотрел на покрытую жижей дорогу.

– Идемте, – сказал он и двинулся вверх по склону.

– Лотерейный билет, – сказала Изабель Лакост, глядя поверх папки на Жана Ги Бовуара.

– Что?

У Лакост была пауза между двумя встречами. Она зашла поболтать, а он нагрузил ее работой – всучил папки с делами и сказал: «Посмотри-ка вот это и скажи, что думаешь».

Они сидели в дружеском молчании, читая порой отвратительные, порой незамысловатые и всегда трагические дела об убийствах. Время от времени суперинтендант Лакост задавала вопрос. Или писала замечание. Или комментировала.

– В деле Андерсона, – пояснила она. – Жертва найдена с лотерейным билетом в кармане.

– Oui. Группа коллег объединилась в лотерейный пул.

– Она сама этот пул и организовала.

– Да. – Бовуар наклонился к ней, чтобы прочитать документ, который она держала. – Однако билет оказался невыигрышным.

– Это не имеет значения.

– А что имеет?

– Все в ее отделе участвовали в этом пуле, так? Десять человек.

– Да.

– Но здесь сказано, что там работали одиннадцать человек. Одного не включили. Кого именно?

Бовуар откинулся на спинку стула и задумался. Деталь казалась незначительной, но не существует незначительных деталей, когда речь идет об убийствах. И об убийцах. Они прячутся в деталях. Незначительных деталях, которые так легко упустить.

– Ты думаешь, тот, кого не включили в пул, убил ее из-за лотерейного билета? Почему же тогда он его не забрал?

– Non. – Изабель покачала головой. Потом вдруг посмотрела на часы. – Я опаздываю на следующую встречу.

– Но постой, зачем оставлять билет, если это и есть мотив? – крикнул Бовуар ей вдогонку.

– Мотивом был не билет, а то, что этого человека не включили. И вероятно, уже не в первый раз. Что бывает, когда тебя снова и снова щелкают по носу?