Матвей Макарович поставил снимок, слез с подоконника, подошёл к кровати и присел на край рядом с Алёной Степановной, которая держала за руку не его, а этого… тоже его. Из которого он, предположим, вышел. Хотя рациональный прагматик Громов всё ещё принимал происходящее за кошмар, от которого он вот-вот очнётся. Жена его не слышала и не чувствовала. Он вздохнул, аккуратно потрогал… того. Тёплый. Развёл руками. Спросил у того: «Как теперь обратно? Ты это, просыпайся, что ли?!» Может, чтобы… тот… проснулся, мне надобно уснуть?

Он обнял Алёну Степановну, положив голову ей на плечо, закрыл глаза. Послышался топот копыт. Супруга вскочила, подбежала к окну, ахнула, выбежала из спальни. Матвей глянул: госпитальная карета. На козлах Иван Ильич и Георгий Романович. Из кареты спрыгнул Александр Николаевич. Матвей Макарович вдруг понял, что знает про Георгия то, чего не знал раньше. Тут же разозлился на Ивана Ильича, который всё молчит да молчит с санитаром, всё глядит косо на него, всё дуется и пыжится, словно пивень перед кур кою. Стоп! Это вот прямо сейчас как раз Иван Ильич такое думал не разбери про что. При чём тут пивни да курки?! Тьфу ты, петухи и курицы! Матвей ни за что бы раньше не подумал малороссийским наречием. Наваждение какое-то, ей-богу!

Иван Ильич спешно спустился с козел, беспокоился он за товарища своего, славного дружка Матвея Макаровича. Бросил ядовитый взгляд на замешкавшегося Георгия: обувка у того – не по чину простому человеку. Не пойми: и не ботинки и не сапоги. Ишь, строит из себя! Штаны тоже фасонистые. Георгий ничего из себя не строил, сказать по правде. И собирался прояснить вопрос с Иваном Ильичом, но всё как-то не с руки.

Алёна Степановна бросилась к Белозерскому, врача признать было нетрудно. Да и рассказывал Матвей Макарович про всех. Так что знала, что за птица. Хвалил Матвей его, надо сказать, хоть и посмеиваясь.

– Господин лекарь! Александр Николаевич! Лежит Матвей Макарович, в потолок смотрит. Будто бы… спит. Только так, что не добужусь никак, – она перекрестилась. – Словно есть он и словно – нет его!

– Какая интересная формулировка, – пробормотал Белозерский. – Здравствуйте, госпожа Громова! Пойдёмте же скорее к нему!

Матвей Макарович во двор и не выходил. С подоконника наблюдал. Сейчас вся процессия всё одно сюда заявится. Глядеть на того, другого Матвея Макаровича. А этого-то, его самого собственной персоной, никто и не видит. Если уж Алёна не чует, тут и Иван Ильич не рассмотрит. Куда уж молодому доктору! Хотя чем чёрт не шутит!

Матвей Макарович взял снимок и рванул с ним навстречу вошедшему Белозерскому.

– Александр Николаевич, объясни мне, грешному, воля твоя…

– Ах ты! Сквозняком уронило костлявую! – всплеснула руками Алёна Степановна. – Я окошко растворила, чтобы воздух… вот дверь рванула и…

Действительно, когда Громова открыла дверь в спальню, с подоконника рухнула рентгеновская пластина и разбилась.

– А и хорошо! – радостно воскликнула она. – Где ветер – там и душа![28] Негоже было эту пакость здесь ставить, да уж он так гордился!

Алёна Степановна всё-таки разрыдалась. Иван Ильич взял заботы о женщине на себя, строго кивнув Белозерскому на Матвея, мол, не мешкай!

– Ты чего это о мужике в прошедшем времени?! – строго прикрикнул он, обняв Алёну. – Сейчас мы его враз на ноги поставим.

– Чего он нечисть в спальне водрузил? – рыдала Алёна в грудь Ивана Ильича. – Жутко мне! Просила его – так нет! Сказал, что ничего я в науке не понимаю, а череп – вещь существующая, доказанная. Будто без этой… открытки мало про череп доказано.