Распространенные трактовки склонности отечественного мироустройства и сознания к моноцентрическим образцам (возлагающие вину на «особые свойства» власти, народа, элиты, оппозиции, геополитического положения страны, ее «судьбы» и пр.) объяснительным потенциалом не обладают и в конечном счете служат лишь оправданию каждого существующего положения и примирению с ним. Принципиальное и актуальное значение имеет анализ структуры процессов и обстоятельств, которые формируют – и разрушают – конкретные ситуации «безальтернативности» на различных исторических поворотах.

Обратимся к существующим в общественном мнении представлениям о неизбежности ряда событий ХХ века (т. е. о том же стереотипе «безальтернативности», опрокинутом в прошлое).

Таким образом, уверенное (разделяемое большинством) представление о событии как «неизбежных» относится только к трем моментам прошлого века: к революции, ко Второй мировой и к становлению нынешнего политического режима в России (правда, в отношении последнего из этих событий наблюдается наибольший уровень отказа от оценки).

Можно полагать, что опрошенные склонны признавать «неизбежными» (т. е. не имевшими альтернативы), во-первых, события, прочно занявшие место в социальной памяти ряда поколений, а во-вторых – события, оцениваемые как положительные. Здесь перед нами тот же массовый (действующий в массовом сознании) феномен безальтернативности, опрокинутый в прошлое. И механизм исторического выбора он так же мешает видеть, как механизм (структуру) выбора социально-политического. Ожидать от общественного мнения сколько-нибудь ясного и объективного понимания таких механизмов, конечно, нельзя.

Задевающий его (судя по тому, что доля отказавшихся отвечать довольно мала) вопрос о «неизбежности» событий недавней истории – примерно в рамках живой памяти трех поколений – на деле служит испытанием современных массовых пристрастий и массового воображения. Выяснять механизм (факторы, условия, альтернативы, набор действующих сил и т. д.) произошедшего и непроизошедшего приходится специалистам и аналитикам разных направлений[22].

Понятно, что самой общей предпосылкой объективного рассмотрения исторических и современных событий должен быть отказ от привычной или идеологически навязанной иллюзии «неизбежности» какого бы то ни было варианта, поворота, перелома. Правомерно говорить о разной вероятности определенных направлений, масштабах влияния разных факторов и т. д.

В данном случае обратиться к оценке исторических альтернатив имеет смысл для того, чтобы представить возможности актуального выбора.

Октябрьскую революцию чаще всего считают неизбежной пожилые люди, 55 лет и старше (62 % против 25 %), реже всего – молодежь 18–24 лет (47:33). Из питающих симпатии к коммунистам неизбежность революции признают 71 %, не признают 19 %. А наличие или отсутствие лишенной всякой идеологической основы приверженности действующему президенту практически не сказывается на суждениях о неизбежности революции: среди одобряющих В. Путина мнения делятся в пропорции 54:31, среди не одобряющих – 53:33.

В начале рокового для России 1917-го имелся довольно обширный набор возможных выходов из кризисной ситуации, вызванной неэффективной государственной системой и неудачной войной; выбор между реформистскими и радикальными путями зависел от развития общеевропейского конфликта, политики монархических и парламентских сил и пр. К осени того же года поле выбора сузилось до предела: выбирать осталось лишь того, кто сумеет обуздать или оседлать радикализованную массу. Радикализм любого толка всегда упрощает, примитивизирует ситуацию выбора. (Но не придает варианту, который оказался хотя бы номинально реализованным, качества «неизбежности». Тот же «октябрьский» выбор неоднократно висел на волоске, зависел от случайных и личных обстоятельств.)