Для Боба это была перемена к лучшему – ему нравилось работать барменом, его тошнило от воспоминаний о бандитском прошлом. А вот Марв – Марв до сих пор ждал, что по алмазным рельсам к нему прикатит бриллиантовый поезд и увезет его в сияющую даль. Он научился прикидываться довольным жизнью. Но Боб знал, что кузена мучат те же мысли, какие мучат самого Боба: через какое дерьмо приходится переступать, если хочешь чего-то добиться. И все это паскудство хохочет тебе в лицо, когда от больших надежд остается один пшик: тот, кто добился успеха, может скрыть свое прошлое, но тот, кто ни черта не добился, барахтается в своем вонючем прошлом до конца жизни.

В тот день Марв пребывал в мрачном расположении духа, и Боб, пытаясь его развеселить, рассказал о своем приключении с собакой. Марв не особенно заинтересовался, но Боб не оставлял попыток. Он посыпал солью лед в переулке, Марв курил на ступеньке у задней двери.

–  Смотри, чтоб везде было посыпано, – сказал Марв. – Не хватало, чтобы кто-нибудь из этих кабовердианцев[2] поскользнулся по дороге к мусорному баку.

–  Каких еще кабовердианцев?

–  Этих, из парикмахерской.

–  Из маникюрного салона? Они вьетнамцы.

–  Короче, я не хочу, чтобы кто-нибудь навернулся.

–  Ты знаешь Надю Данн? – спросил Боб.

Марв помотал головой.

–  Это у нее пока живет собака.

–  Далась тебе эта собака!

–  Непростое дело – воспитывать собаку, – сказал Боб, – учить ее всему. Это же такая ответственность.

Кузен Марв щелчком отправил окурок на землю.

–  Слушай, это же не какой-то всеми забытый дальний родственник, который вдруг заявился к тебе на кресле-каталке в обнимку с калоприемником и объявил, что теперь будет жить у тебя. Это просто собака.

–  Да, но… – Боб не мог подобрать слов, чтобы выразить то, что почувствовал, когда вынул из мусорного бака щенка и глянул ему в глаза. В первый раз, сколько Боб себя помнил, он почувствовал тогда, что играет заглавную роль в кино про собственную жизнь, а не просто сидит в последнем ряду и вместе со всеми смотрит на экран.

Кузен Марв потрепал его по плечу, придвинулся ближе, обдав табачной вонью, и повторил:

–  Это. Просто. Собака. – И вернулся в бар.

Около трех часов через заднюю дверь вошел Анвар, один из подручных Човки, чтобы забрать вчерашнюю выручку. Ребята Човки припозднились с объездом своих точек, потому что накануне вечером бостонская полиция провела небольшой рейд – нагрянула в чеченский клуб и задержала до утра половину уличных барыг и «мешков». Анвар забрал пакет, который протянул ему Марв, и открыл бутылку «Стеллы Артуа». Выпил одним долгим, неспешным глотком, косясь на Марва и Боба презрительным взглядом. Допив, он рыгнул, поставил бутылку на стойку и вышел, не говоря ни слова, зажав под мышкой пакет с деньгами.

–  Никакого уважения. – Марв убрал бутылку и вытер мокрый след, оставшийся на барной стойке. – Ты заметил?

Боб пожал плечами. Разумеется, он заметил, но что тут поделаешь?

–  Так вот, этот щенок, – сказал он, чтобы разрядить атмосферу, – у него лапы размером с голову. Три коричневые, а одна белая, с такими мелкими пятнышками персикового цвета. А еще…

–  Твоя животина умеет готовить? – спросил Марв. – Может в доме прибраться? Очнись, это просто собака!

–  Ну да, но знаешь… – Боб уронил руки. Он не умел объяснить. – Знаешь, как бывает, когда день задался? Ну там, когда «Пэтс»[3] выигрывают, или вдруг получил больше, чем рассчитывал, или бифштекс тебе приготовили – пальчики оближешь, или… или просто тебе хорошо? Как будто… – Боб заметил, что снова жестикулирует, – хорошо, и все.