Тем временем подали обед. Ингильрам постарался угодить гостю, и теперь перед проголодавшимся Ричардом возвышался румяный пирог с олениной, компанию которому составили тушеные фазаны, рябчики в миндальном молоке, всевозможные паштеты и мягкие белые сыры с тмином. В высоких графинах плескалось превосходное вино.

Герцог пригласил аббата разделить трапезу и, энергично жуя, повел разговор издалека. Заговорил об установившейся наконец-то погоде, о здоровье короля Эдуарда, о делах аббатства, о голоде, угрожавшем провинции.

Настоятель сначала ел понемногу и помалкивал, следя за важным гостем. Однако отец Ингильрам был слаб, еда и питье кружили ему голову, и в конце концов он распустил пояс и принялся уплетать за обе щеки, вытирая руки о скатерть и болтая с герцогом о делах:

– Вы говорили о голоде? Увы, толпы оборванцев отираются вокруг монастыря, клянча подаяние. Из благочестивых побуждений я творю милостыню, но вовсе не обязан кормить и поить всех бездельников, которые не сумели позаботиться о себе с осени. А вот наши амбары полны. Мои монахи не бездельничают: солонина, вино, мука – всего в изобилии. Обновлена церковь, починены крыши, построен новый подъемный мост. Ах, ваша милость! При таком опыте под моей рукой мог бы процветать не только монастырь, но и целая епархия. – Глостер деликатно ушел от обсуждения этой темы, однако аббат снова и снова гнул свое. – Как могло случиться, что родной брат злейшего врага короля значится его духовным наставником и епископом Йорка?! Поистине люди порой не ведают, что творят. За что ни возьмется Невиль, все идет прахом. А расходы, Господи, какие расходы! Exempi gratia[25], куда девались средства, предназначенные для сиротских приютов? Я скажу вам. Они пошли на пополнение епископской библиотеки. А пожертвования на больницы для бедных?

– Ваше преподобие, – мягко перебил Глостер. – Но ведь и вы доброхотные даяния прихожан не всегда расходуете по назначению.

И Ричард обвел рукой покои аббата. Тот отложил крылышко фазана и с оскорбленным видом выпрямился в кресле.

– Клянусь крестом, в который верю, эти траты необходимы для поддержания престижа аббатства. Parvo contonus[26] – вот мой девиз. Церкви же нужна роскошь, дабы чернь, чувствуя свое ничтожество, склонялась пред нею.

– Не думаю, что черни случалось толпиться в этих покоях, – с сомнением заметил Глостер. – Однако, святой отец, я привез с собой бумагу, в которой записаны мои пожертвования в пользу монастыря. Взгляните на нее и скажите, заслужил ли я этими ничтожными подношениями милость нашей святой матери-Церкви и вправе ли именоваться ее смиренным сыном?

Ингильрам пробежал глазами перечень пожертвований, и лицо его расплылось.

– И я, и мои монахи готовы до скончания века поминать вас в своих молитвах, сын мой.

– Аминь, – жуя, кивнул герцог.

Однако аббат ожидал, чего пожелает брат короля за свое благодеяние.

Наконец Ричард отбросил салфетку и спросил, не сводя с настоятеля своих жгучих черных глаз:

– Вам ведь любопытно, отче, что привело меня в Киркхейм?

Настоятель пожал плечами.

– Человек несовершенен. Как узнать, что творится в душе другого, пока тот не разомкнет свои уста?

– Великолепно сказано, преподобный. Но от вас у меня секретов нет. Я прибыл сюда ради малютки Невиль.

Он обернулся. Аббат какое-то время растерянно смотрел на него, затем судорожно сглотнул.

– Я мог бы догадаться.

Ричард усмехнулся:

– Так как она поживает? Все так же varium et mutabile[27]?

Ингильрам замялся, крутя перстни на пальцах.

– Признаюсь… Мой грех. Но пока леди Анна была невестой короля Эдуарда, я уделял ей немало внимания. Но потом… Видите ли, у племянницы епископа Невиля ужасающий характер. Так что, когда государь – да благословит Господь священную особу его величества – на свое счастье обвенчался с леди Элизабет, я прекратил посещения женской обители и более не виделся с леди Анной. Но она по-прежнему живет в аббатстве и, судя по всему, вполне готова принять постриг. По крайней мере, мать Бриджит предлагала ей отрешиться от мира и посвятить себя небесам.