23. 23

Екатерина

— И я… — шепчу ему в губы одним вдохом, — и я хочу…

Мои руки хватают его за лацканы пиджака и притягивают к себе сильнее. Прижимаюсь к Олегу все теснее, пытаясь едва ли не слиться с ним воедино. Но этого мало, чертовски мало. Я прижимаюсь к нему губами, не в силах сдержать хриплого стона. Наши языки начинают кружить в безумном танце, обещая нечто большее. Намного большее. Руки Олега перемещаются с моей талии к груди, и в этот момент я отчетливо чувствую, как по коже устремляются миллиарды мурашек. Я даже не успеваю заметить, но вот уже сижу на капоте автомобиля, раздвинув ноги и выгибаясь назад. Губы Олега касаются шеи, и я чувствую сладкую боль от его укуса. С моих губ срывается тихий всхлип, но тут же сменяется стоном, когда на этом месте я ощущаю прикосновение его влажного языка…

В сознание врывается какой-то назойливый звук, и я понимаю, что у нас остается все меньше времени. Его практически нет. Наши движения становятся слишком быстрыми, слишком рваными. Пытаюсь отделаться от этого ужасного звука, но он становится все громче, буквально разрывая мою голову на куски. Хочу обнять Олега, но руки касаются пустоты…

Черт! Снова проснулась в своей постели в поту. Будильник на тумбочке разрывался, и я, протянув руку, нажала на кнопку. Воцарилась блаженная тишина, накрылась одеялом с головой и застонала. Сколько можно…. Вот уже несколько дней мне снится один и тот же сон. И с каждым разом всё становится слишком реальным. И с каждым разом мы с Олегом заходим все дальше и дальше. И, Боже, я не хочу знать, как далеко мы можем зайти в следующий раз. Пусть даже в моих снах.

Чувствуя, как снова начинаю уплывать в объятия Морфея, я услышала, как открылась дверь. Тихие шаги, а затем звонкий голос дочери.

— Мамуль, вставай!

Я улыбнулась, зная, что дочь меня не видит. После того случая на речке Тина упорно пыталась реабилитироваться. Даже сквозь ткань одеяла я уловила запах кофе и поняла, что дочка явилась с завтраком к моей постели.

— Ммм… — я промычала и села в постели.

Дочь стояла с подносом в руках, на котором дымилась кружка и лежало что-то, отдаленно напоминающее бутерброд.

— Это все мне? — спросила Тину, улыбаясь.

Дочка с чувством кивнула, взмахнув косичкой, и села на постель. Я протянула руку к кружке, сделала глоток и едва не поперхнулась. Кофе был ужасным. Уверена, Тина вбухала туда не менее четырех ложек сахара. Если не больше. Я скосила на нее взгляд, стараясь сохранить благодарное выражение лица. Было видно, что Тина ждет моего одобрения. Она закусывала губы и смотрела на меня в ожидании.

— Ну как?

— Вкусно, — я сделала еще один глоток и подмигнула дочке, показав на бутерброд, — а это что?

Тина нацепила важный вид и выдала.

— Сэндвич, — она протянула мне свое творение, — по моему собственному рецепту.

Заинтригованная, я приподняла бровь и взяла его в руки. На деле это оказался обычный бутерброд, огромный кусок булки, смазанный маслом, а сверху криво порезанный кусок колбасы. Все это великолепие было полито соусом непонятного происхождения. Я откусила кусочек и тут же запила его очередным глотком кофе.

— Спасибо, сладик, — я улыбнулась дочке и, потянувшись, чмокнула ее в щеку, — что бы я без тебя делала.

Тина вскочила с постели и довольно улыбнулась.

— Ну не знаааааю… — дочка сделала задумчивый вид, и я, не удержавшись, рассмеялась.

Поставила поднос на тумбочку и спустила ноги с постели. Все еще продолжая смеяться, я сказала дочери, которая подошла к двери.

— Собирайся, поваренок, нам скоро выходить.