– Доброе утро!

Шелестов вздрогнул от неожиданности и оглянулся. Сверху, на валуне, сидел сухощавый бродяга, похожий то ли на эстетствующего бомжа, то ли на Иисуса.

– Чаю хотите? – спросил он, осторожно спускаясь ближе к Шелестову… – Здесь у нас недалеко лагерь… Вы ведь один, я не ошибся? Одному здесь скучно… – Он почесал щетину, посмотрел по сторонам. – Я целый месяц в одиночку болтался по всему побережью… Потом познакомился с Маслиной…

Бродяга легко прыгал с камня на камень, его босые ноги беззвучно касались их наждачной поверхности. Шелестов не мог понять, как этот человек ориентируется в каменном хаосе. У него уже все давно смешалось перед глазами: сосны, камни, черные щели и гроты. Наконец, путь им преградила худенькая девушка в широкой майке и сиреневых плавках. Ее волосы были мокрыми, они слиплись и превратились в гладкие и блестящие косички. Наверное, она только что искупалась, а вытерлась майкой. Бродяга куда-то исчез.

– Ты кто? – строго спросила она у Шелестова.

– А ты кто?

– Поднимайся сюда, тогда познакомимся.

– А ты не кусаешься?

– Только когда целуюсь. Почему ты бродишь здесь один?

– Так получилось… Ты куда меня тащишь, амазонка?

Девушка взяла Шелестова за руку и повела за собой, вверх по склону. Теперь ее майка шестидесятого размера развевалась как короткая юбка.

– Скажи честно: ты испугался, что можешь отбить девчонку у своего друга и потому сбежал? Так ведь?

– А ты из милиции?

– Ну, так или не так?

– Сначала ответь, откуда ты знаешь о девчонке и друге.

– Я вас видела вместе несколько раз и все поняла… Прыгай за мной, не пугайся, я не буду давать тебе повода для того, чтобы ты влюбился в меня. Все должно произойти само собой.

– Послушай, ты мне нравишься.

– А ты мне нет. Зачем ты связался с Бродягой? Он чокнутый и к тому же достал нас своими нравоучениями. «Это грешно, Бог вас покарает!» – передразнила она.

Ее выгоревшая майка сползла с одного плеча, оголяя розовую, шелушащуюся от солнца кожу. Она послюнявила пальчик и провела им по его лбу: "Ты испачкался". Когда она наклонялась к нему, Шелестов видел в разрезе майки ее маленькую грудь с сосцами, похожими на два прыщика.

– Что ж ты такой жадный? – спрашивала она, гладя его по щеке с такой осторожностью, словно новорожденного.

– В каком смысле?

– На земле уже ничего не осталось светлого, кроме любви. И, кроме всего, это ничего не стоит. Ты пожалел своей любви. Почему?

– Ничего я не пожалел! Просто мне не нравится, когда меня используют втемную… И вообще, я инвалид, обуза любой компании.

Она долго остановилась, оценивающе взглянула на Шелестова, усмехнулась.

– Меня зовут Галька, – представилась она и протянула ладошку.

– Галина?

– Нет, не Галина, а Галька. Камешки такие есть в море – гладкие, отшлифованные. И я на них похожа, тоже гладенькая. – Она вдруг задрала майку к подбородку. – Вот, смотри, похоже?

– Похоже. Хорошо, что тебя не Персиком зовут, а то бы пришлось другое место показывать…

– Ну ладно! – перебила она Шелестова. – Хватит ерунду всякую говорить. Пойдем к нам. У нас тут недалеко лагерь, мы каждое лето собираемся, и нас с каждым годом все больше и больше. Мы учим людей любви и боремся со злом… В общем, сам увидишь. Тебе там будет хорошо.

– А как ты меня представишь?

– Я буду звать тебя Обреченным, потому что…

– Хорошо, что не Приговоренный…

– …потому что думаешь, будто любовью можно сделать другому человеку зло, и копишь ее в себе, боишься растратить понапрасну, ищешь ту единственную и неповторимую, которая, как тебе кажется, была бы счастлива с тобой. Так и будешь жить в клетке, которую сам для себя смастерил, и умрешь вместе со своей нерастраченной любовью, и вгонишь ее, нераспустившуюся, в сырую землю…