Она и принялась «торжествовать». Согнали всех жителей Клева к Борисфену‑Данапру да и окрестили в речной водице. Люди повздыхали, пообсохли… И по‑прежнему стали величать старых богов.

Велимир, посчитав, что полдела сделано, малость подуспокоился. И даже жертвы Перуну принес за успешное начало многотрудного пути. Кукиш покривился, но перечить грозному князю не стал (что, мол, возьмешь с закоренелого язычника).

Но тут воротилась из дальних странствий Князева дочка Светланка. И учинила родителю такой разнос, что бедный владыка не знал, куда спрятаться от гнева чада своего. Дескать, как можно служить Богу и Мамоне?! Надобно искоренить ересь! А начать с того, что изгнать из Куявии «всякую нечисть». Это она так о представителях Малых Народцев молвила. О леших, кикиморах, водяных, банниках с овинниками, русалках, домовых… Ой, да всех и не перечислишь.

Фига, найдя такого знатного союзника, воспрянул духом. Организовал из княжих гридней специальную дружину, которая занялась розыском и выдворением «нечистиков» за пределы государства Куявского.

Вот тогда‑то и пошел дедко Вареник по наказу обчества во святые Дельфы, чтоб испросить совета у Аполлонова оракула…

– Что было дате, вы сами ведаете… – сделал паузу сатиренок и, пока сестры переглядывались между собой, запихнул за щеку пирожное.

…Воротясь домой, старый леший явился на княжое подворье и передал Велимиру послание от самого августа Птолемея, а Светлане – от императрицы Клеопатры и цезаря Кара…

– Я тоже ей писала! – возмутилась Орланда. – Просила не обижать бедных «соседей»! Разве не так, Ласка?!

…Как бы там ни было, но обращения столь высоких особ возымели действие. Гонения официально прекратились. Хотя дружина Ифигениуса распущена не была. Объявили, что отныне она служит не для нападения, но для «обороны веры истинной»…

– Хотя по мне сие что в лоб, что по лбу! – прокомментировал Бублик, защекав очередную сладость.

Надо отдать ему должное, не забывал гость потчевать и ушастика. Отчего тот смирно наблюдал, как медленно, но верно исчезают со стола лакомства, отправляясь в поистине бездонный желудок рыжего.

«И куда оно в него лезет?» – дивилась экс‑монашка, окидывая взором тощую фигурку бесенка.

Однако ж дурной пример заразителен.

Орланда положила себе на тарелку порцию окорока, запеченного в тесте, и кусочек сыра. Своего любимого, с плесенью.

…Но месяца три назад шаткое равновесие резко нарушилось.

То тут, то там стали пропадать малонародцы.

Конечно, в первую очередь заподозрили Кукиша. Видать, не унялся лиходей. Втихую да в одиночку решил с врагами своей веры разделаться.

Хотя какие ж они «враги»? Большое им дело до чужих обычаев. Тут бы со своим хозяйством управиться.

Дедко Вареник побывал в местах пропаж и понял, что напрасно хулу на Ифигениуса возводили. Тот хоть и блажной, а смертоубийством свою душу не отягощал. Ибо его Спаситель велел: «Не убий!» Выгонять «соседей» выгонял, но и только.

А здесь было понятно, что лесные да водные существа именно исчезли.

Навсегда, а не на время.

Это всегда понятно, когда кто‑то из НИХ переступает за грань бытия. Особенно тем, кто постарше да посильнее. Но и столетний несмышленыш вроде Бублика кое о чем может догадаться. Тем более когда рядом с покинутым обиталищем родича явственно отпечатывается навий след…

– Navij? – переспросила Орландина. – Что бы это значило? Я еще в первый раз хотела спросить, но как‑то позабылось.

– Ну, – наморщил лоб пацан, – это… Как бы тебе попонятней объяснить‑то?

Озадаченно поскреб лоб между рожками.

– Навьи – это что‑то вроде умертвий. Восставшие мертвецы, умеющие превращаться во что и в кого попало.