Ручка задергалась, кто-то изо всех сил ломился в кабинку. А ведь обычному человеку сразу бы стало понятно, что та занята.

Но дело было в том, что Татьяна столкнулась не с обычным человеком, а с клоном выдуманного ею Марка Шатыйло.

– Здесь занято, – еле шевеля сухими губами пробормотала она.

Как будто короткое словцо, подобно магической формуле, могло отпугнуть исчадие ада, находившееся за тонкой створкой…

– Оставьте меня в покое! – не выдержав, крикнула Журавская, видя, как ручка продолжает дергаться. – Прошу вас, уйдите! Ну, пожалуйста, Марк!

Она сама поразилась тому, что назвала преследователя именем своего книжного злодея.

И, о чудо, это оказало воздействие. Ручка резко ушла вверх, дверца перестала трястись. Раздались цокающие шаги – тот, кто в красных туфлях с высокими каблуками зашел в дамский туалет, удалился.

Татьяна услышала женские голоса – в туалете оказались говорливая мамаша с дочерью-подростком.

Так почему Марк скрылся? Писательница уже свыклась с тем, что называет неизвестного в ее рассуждениях Марком Шатыйло. Смутился, услышав свое имя? Точнее, имя, которое он себе взял? Сбежал, потому что его спугнуло появление мамаши с дочкой?

Или она просто напридумывала себе невесть что, и дамой в красных туфлях на высоком каблуке была иностранка, не понимавшая того, что говорила ей по-русски Татьяна? Хотя надо было быть на редкость нерасторопной иностранкой, чтобы не осознать, что кабинка занята.

Или…

Или Марк просто передал ей… привет? И вполне вероятно, что он не упустил возможности, приняв женский облик, лететь одним рейсом вместе со своим «объектом».

– Фрау Журавски! – услышала Татьяна в трубке мужской голос, говоривший по-немецки с явным австрийским акцентом.

Детективщица вздрогнула: она ведь уже забыла, что работница клиники попросила ее подождать.

Только это был не профессор Шахт, что собеседник тотчас подтвердил:

– У аппарата главный инспектор уголовной полиции города Брегенца Уве Штрайл.

В соседней кабинке зашумела вода, сливаясь в унитазе, и Татьяна, прижав мобильник к уху, произнесла по-немецки чуть громче:

– Но я хотела побеседовать с профессором Шахтом!

– Сожалею, фрау Журавски, но в данный момент это невозможно, – отчеканил инспектор. – Могу ли я узнать, отчего вы желаете поговорить с герром профессором?

Татьяна поднялась наконец на ноги, затем уселась на крышку унитаза и, отметя мысль о том, что препирательство в туалете с австрийским полицейским чином – верх фантасмагории, ответила:

– А могу ли я узнать, отчего невозможно побеседовать с профессором? И почему именно вы находитесь у аппарата?

Инспектор замялся, а у Татьяны вдруг мелькнула ужасная мысль – что, если она снова говорит с Марком? Нет, это полностью исключено. Ведь звонила в клинику, и если сталкер только что был в дамском туалете, то никак не мог оказаться минутой позднее в Австрии.

Или чокнутый имитатор каким-то хитрым образом запрограммировал ее телефон так, чтобы все звонки шли ему на мобильный?

Эту мысль Журавская тоже отмела – немецкий писательница знала вполне сносно и была в состоянии отличить носителя языка даже от хорошего имитатора. Главный инспектор говорил по-немецки как заправский австрияк, подделать подобный акцент практически невозможно. Во всяком случае, для иностранца. Нет, это не был фейковый полицейский!

Хотя кто сказал, что ее преследователь тоже не говорит на немецком, как на родном, к тому же и с австрийским акцентом? Ведь Марк в ее романе был полиглотом – и владел немецким, как русским: его бабка была поволжской немкой…