– Боюсь, – не отступал Федя, – у ваших выводов ненадёжная база: представьте, что к вам с опросным листком подходят на улице, – разве станете вы исповедовать глубину? Совершенно напротив: эту внутреннюю глубину каждый истинный русский ревностно бережёт! чтобы не загрязнить тот источник живой воды, который в этой глубине испокон веков бьёт и никогда не иссякнет!..

Дмитрий Всеволодович закряхтел.

Анна, до сих пор довольно сочувственно слушавшая Фёдора, тоже как-то пригорюнилась.

Лёля неподвижно созерцала огни, загоревшиеся на горах.

– Нелегко дискутировать, – развёл руками Белявский, – получая в ответ на статистику проповедь за живоносный источник… Ну ладно. В конце концов, тоже позиция – она понятна.

Теперь – Энигма! Скажи нам, Энигма: в чём тайна русской души?

– Понятия не имею, – фыркнула Лёля.

– Не спеши… – улыбнулся Белявский. – Нет,

Помните такую песню? Миронов пел… Ответь, Энигма!

– Мне сказать нечего, – повторила Лёля.

Федю вдруг взяло зло – и на глупую песню, и на «Энигму» – причём разозлился он почему-то на Лёлю, а не на Белявского.

– Про венское кафе ты умела сказать? – он подался вперёд. – Так скажи и сейчас! Ты согласна со мной? Или с Дмитрием? Или с Анной? Что главное? Что важнее? Вопросы пола? Поверхность? Или глубина? С кем ты согласна?

– Да не знаю я, – изумилась Лёля, – чего?.. Я ни с кем не согласна. Вообще непонятно, как вы разделяете, что «важнее», что «главное», что не «главное»…

Вытащили на вокзале деньги. Потом предложили стать проституткой. Потом накормили, пригрели, отправили домой: классно… Что главное? Вроде всё целиком… Или в первой истории – как привезли яблоки на телеге…

– Картошку, – поправил Федя. Он слушал Лёлю, но, как и прежде бывало, не понимал.

– Не суть, картошку. Привезли на телеге картошку – и в этот же день её забирают в детдом. Что тут главное? Какая-то твоя религия? Тут – про осень, что было тепло…

Или шоу в травмпункте: «Сейчас перевяжут, пойдём разберёмся» – про что тут? Про какое-то ваше «насилие»? Нет, по-моему, нет. Тут – смешно…

– Обхохочешься… – вздохнул Белявский.

– А по-моему, очень смешно! – упрямо повторила Лёля. – Сперва мочили друг друга, а потом ещё вместе бухать пойдут. Здоровые мужики, подрались – помирились, как дети малые… По-моему, здорово…

– Во-о-от! Во-от! – вскинул палец Белявский. – Умничка! Я говорил, что Энигма провещевает? Как дети малые! Вот вам и знаменатель: самая главная черта русской души, всё объясняет и всё определяет – именно инфантильность!

Отпив из бокала, Белявский промокнул губы салфеткой.

– Все помнят суперсемейку? Ну, позавчера – на чём мы вообще познакомились? в кабачке? С чего весь разговор начался, про русскую душу. Я видел эту семейку раньше – и в поезде, и на подъёмнике. Этот длинный парнишка, акселерат, ему лет двенадцать, наверное, – я всю дорогу смотрел, как его колбасило, – ох, как же колбасило-то его! Прямо видно было через вагон, как родители его бесят – каждым словом, каждым… не знаю, всем своим видом! Мать что-то на нём пытается поправлять, он отдёргивается… ну, тринадцать лет, всё понятно. Я подумал ещё: да-а, парень, весёлый у вас получится семейный отдых… А потом – вы помните, как они от нас рванули, из этого кабачка…

– Bode-Beizli, – зачем-то уточнил Федя.

– Чего они испугались? Вы знаете? Я вам скажу. Себя самих! Повели себя в точности как их сын! Этот парень прыщавый (у русских вообще хреновая кожа) ужасно боится, что родители что-то неправильно сделают… Почему он боится? Потому что в себе самом не уверен, себя самого стесняется, страшно стесняется, не знает, куда девать свои длинные руки-ноги – а вдруг ещё и родители что-нибудь учудят?! Это будет уже вообще неподъёмная ноша! Поэтому изо всех сил делает вид, что они к нему отношения не имеют, он знать их не знает!