Продали этот лес, и с деньгами вырученными должны были на следующий день уезжать. И, видно, кто-то навёл на них.
А жили на первом этаже. Ночью человек пять или шесть туда залезли, в масках, с оружием, стали их грабить.
А мужики оказались здоровые. Маски эти все с них посрывали, – ну и у них у самих тоже там оказалось: у кого ружьё, у кого ещё что-то…
Короче говоря, всех скорая привезла – и грабителей, и пострадавших. Тринадцать или пятнадцать человек в общей сложности.
Вот это было шоу! Сидят все вместе в перевязочной – и милиция тут, и мы в присутствии милиции оказываем помощь… Вот это надо было снимать!
«Вот этот! – один кричит, показывает на другого. – Вот этот в меня стрелял!»
Тот: «Да ла-адно…»
«Что ладно тебе?! Что ладно?»
«Да ладно, сиди…»
«Ты, – говорит, – сам сейчас у меня посидишь!»
(А здоровые мужики-то – и те, и эти.)
«Ты сейчас, – говорит, – посидишь у меня! Я тебе… подожди, меня перевяжут, мы сейчас с тобой выясним…»
Милиция им обоим: «Всё, хватит! Выяснили уже!»
Смешно было.
Но, конечно, только со стороны…
V. Норма жизни
– Помнишь немцев, – обратился к жене Дмитрий Всеволодович, – немцев в Тае? Мы с Анной Вадимовной, – пояснил он Лёле и Фёдору, – позапрошлой зимой ездили в Тайланд, на остров Самуй. И соседи у нас были немцы. У них было любимое развлечение. Они садились с утра – все толстые, красные, плюс тридцать два на дворе, – открывали газету, какой-нибудь «цайтунг», всегда на последней странице, и страшно ржали. Мы думали, там анекдоты какие-то, немецкий юмор… Выяснилось, они читали прогноз погоды! «Франкфурт – минус пять!» И все: «Га-га-га!» А кругом пальмы, море, кокосы, плюс тридцать два… «Гамбург – минус одиннадцать»! «Га-га-га!!» И вот каждое утро так развлекались…
– К чему ты вспомнил? – спросила Анна.
– Ну как же: послушаешь этих ваших… свободных нарраторов – и понятно, почему все, начиная с Гоголя, как-то больше в Монтрё тянулись… предаться думам о родине. В Рим, в Женеву… И мы с вами тоже – видите, в Бернерском Юберлянде[17] исследуем тайну русской души. И – правильно, я считаю! Здесь это ещё можно хоть как-нибудь выносить. Дома послушаешь – сразу ложись и помирай. Да и слушать не станешь.
Вот рассказывает человек: двадцать две операции за ночь, «везут и везут»… Что же это такое, товарищи? Это война! Это линия фронта! Насилие – повсеместное, безостановочное – и самое главное, абсолютно привычное! Самое красноречивое – не когда возмущаются (этот врач, он хоть обращает внимание, хоть пытается отрефлексировать). Самое красноречивое – когда насилие просто становится элементом пейзажа, о нём говорят без эмоций, впроброс – как само собой разумеется: и ведь в каждом рассказе! Вы вспомните – Лёля, вспомните! Фёдор, вспомните, буквально в каждом: эта «баба с компотом» идёт – вон у неё соседка сидит, вон другая соседка – муж зарубил топором… Обычное дело: подумаешь, топором. Фигня какая. Бабулька, которая всем понравилась, которая «не судьба»: она говорит, «в деревне коловики»…
– Коломники, – поправил Федя.
– Да, колами дрались. «Это там у нас, нехорошие… ну ничего – не все же такие…» Тоже, видать, «ребятишки зассорились» – и кола-ами!..
– А я вспомнила, – чуть-чуть улыбнулась Анна, – «мужа хотели стрелять на плотине»…
– Вот, точно! Как раз привезли бы: прямо клиента на стол! Зингеровский. Позапрошлого века. «Прекрасно работает»…
Но главное – в чём? Когда этот фон насилия делается постоянным, когда давление постоянное – то абсолютно меняется восприятие…
– Да, меняется! – с убеждением подтвердил Федя. – Но в каком направлении оно меняется? В Европе ты существуешь в иллюзии, что жизнь – вот эта, посюсторонняя земная жизнь совершенно комфортна – и, главное, совершенно достаточна! Поэтому ценности, с которыми ты соотносишься – исключительно здешние, преходящие ценности: твой счёт в банке, страховка, контракт… сплошь иллюзия! Жизнь устроена так, что вся она без остатка уходит на пустоту! В то время как русский человек – не умозрительно, а по опыту, по непосредственным обстоятельствам своей жизни – смотрит не на «сейчас», а на вечное: именно потому, что так близок земной горизонт; потому, что внезапные обстоятельства, даже внезапная смерть, по-церковнославянски – «наглая» смерть…