Он опустил ее в кресло. Подставил скамеечку для ног, не обращая внимания на заверения, что она все сможет сделать сама. Опустился на колено и осторожно положил больную ногу на скамеечку. От прикосновения его рук какая-то странная волна ощущений промчалась по всему телу, даже в тех местах, которые женщины не демонстрируют друг другу.

– Мне кажется, надо принять чего-нибудь крепкого, – сказал Лисберн, вставая.

Он был абсолютно спокоен. А ей требовалась ледяная ванна.

– Вы не против бренди? – спросила Леони.

– Я имел в виду вас, – заметил он. – Что-то вы не очень хорошо выглядите.

– На глазах последнего лондонского романтика я превратилась в грязную лепешку, – сказала она. – В одном и том же месте споткнулась дважды. Теперь все будут говорить, что я перебрала с алкоголем. Во второй раз я упала так, что подвернула лодыжку. Маркиз Лисберн тащил меня на руках через всю Сент-Джеймс-стрит, развлекая толпу, а потом поверг в ужас моих работниц. У меня все болит с головы до ног, я вся вспотела, и не от того, что много трудилась, а от того, что позволила нести себя на руках. Естественно, вид у меня не бог весть какой. И я вне себя от злости. Или мне сначала стоило поблагодарить вас, а потом уже жаловаться?

– Никаких благодарностей не требуется, уверяю вас. Это самое очаровательное приключение, которое я пережил после того, как мы с Суонтоном вернулись в Лондон. – Он снял перчатки. – Где вы держите бренди?

Леони показала. Он налил себе, затем ей. Потом обошел кабинет, словно был здесь владельцем. Что не казалось странным. Аристократы всегда вели себя так, с тех пор как завладели Англией, и было не важно, владели ли они чем-то конкретно или нет.

Но затем он начал трогать ее вещи!

Саймон был в восторге.

Вдоль одной стены на трех сверкавших чистотой полках в идеальном порядке выстроились бухгалтерские книги. Письменный стол блестел полировкой. Помимо чернильницы на нем стоял лоток с перьями, все заостренные, как для смертельного сражения. На других стенах висели картинки с образцами модных французских нарядов и несколько литографий со сценами из парижской жизни, расположенные аккуратно, на равном расстоянии друг от друга. Все, что еще было тут, скрывалось за плотно задернутыми шторками и в шкафчиках.

Склонив голову набок, он попытался прочитать написанное на корешках бухгалтерских книг, потом вытянул одну и посмотрел на название на обложке. Пролистнул несколько страниц. Один аккуратный столбик содержал перечень подробно описанных операций. Второй столбец, такой же аккуратный, состоял из цифр.

– Нигде ни единой помарки, – сказал он. – Сами этим занимаетесь? Как вам это удается, столько писанины, столько цифр и ни одной кляксы?

– Милорд, это частная финансовая информация, – уклончиво ответила Леони.

– Ваши секреты не пострадают, – усмехнулся Лисберн. – Для меня это как китайская грамота. Я могу читать это день за днем и не стану умнее. Хотя нет, не совсем так. Я, например, знаю, что означают записи красными чернилами. Мой юрист очень часто лез ко мне с этим. Ровно до того момента, пока я не передоверил это дело Аттриджу, моему секретарю. Он предупреждает меня, когда я забредаю на территорию красных чернил.

– Секретарь занимается вашим капиталом? – Ее голос был преисполнен неподдельного ужаса. – Вы вообще не заглядываете в бухгалтерские книги?

Какой милый у нее почерк! Четкий, упорядоченный и, однако, такой женский.

– Проблема с проверкой бухгалтерских книг заключается в том, что это рождает в человеке чувство неполноценности, – умело обошел он скучную правду. – Я вижу, у вас тут мало записей красными чернилами, мисс Нуаро. Вы это сами все ведете, без всяких там Аттриджей, юристов и тому подобных? Просто записываете каждую вещь, сколько она стоит, сколько за нее заплатили, потом итог, и таким образом все доводите до конца?