Тут не было ни компьютера, ни видео, только телефон. Но зато имелись книги, тщательно подобранные и гордо стоявшие на крашеной полке, прибитой к стене. Имелись фотографии Грейс с мужчиной и женщиной – скорее всего, это были ее родители. На тумбочке – маленькая стеклянная ваза с ромашками.

Кухня занимала часть столовой, где стояли плита с двумя конфорками, маленькая раковина и мини-холодильник. В холодильнике – коробка с яйцами, кварта молока и баночка с клубничным джемом. И никакого вина.

«Грейс не тратила денег на вещи», – отметила Ева. И, судя по содержимому шкафа, на тряпки тоже. Хотя она и работала в библиотеке, но книги все равно покупала.

И купила новое платье, теперь валявшееся на полу.

– На этот раз он знал, что делает. Никаких следов паники. Все было обдумано заранее.

– Физически они принадлежали к совершенно разным типам, – заметила Пибоди. – Эта девушка совсем нетронутая, что называется «чистый лист». Ногти коротко стриженные и без лака. Ничего броского и шикарного.

– Да, они из разных экономических слоев. И социальных тоже. Эта была домоседкой. – Ева осмотрела пятна засохшей крови на простыне и ляжках жертвы. – Медицинская экспертиза наверняка подтвердит, что она была девственницей. – Она нагнулась. – Синяки на ляжках, бедрах и груди. Он был груб с ней. Пибоди, проверь видеозапись и скажи, с кем мы имеем дело.

– Есть, лейтенант.

«Почему он причинял тебе боль? – думала Ева, изучая труп. – Почему он хотел этого?»

Сидя на корточках около тела, она вспоминала себя, скорчившуюся в углу. Зверски избитую, покрытую синяками, окровавленную.

«Потому что я могу».

Она отогнала воспоминания и поднялась на ноги. Боль может быть сексуальной, может быть частью обольщения. Но здесь не было ничего романтического. Хотя он по-прежнему использовал лепестки роз, свечи, вино и музыку.

Почему эта сцена казалась злой пародией на романтику, а не искренней попыткой создать соответствующее настроение? Было выпито слишком много вина, часть которого пролилась на стол и ковер. Огарки свечей застыли в засохших лужицах воска. Рукав нового платья был разорван.

За всем этим скрывалось насилие, которого не было в первом случае. Может быть, он потерял власть над собой? И счел убийство более возбуждающим действом, чем секс?

Вернулась Пибоди.

– Видеокамера была только одна. У входной двери. Я взяла дискету с записью прошедшего вечера и ночи. Ни в коридоре, ни в лифтах камер нет.

– Ладно. Давай поговорим с соседкой.

Извещать ближайших родственников – дело мучительное. Привыкнуть к этому невозможно. Ева и Пибоди стояли на крыльце маленького двухэтажного дома. По обе стороны от двери находились ящики с веселой красной и белой геранью, окно прикрывали белые занавески с оборками.

Вокруг было спокойно, как в церкви. Тихие узкие улочки, цветы и раскидистые деревья.

Ева никогда не понимала людей, живущих в пригороде, где выстроились в ряд аккуратные домики с палисадниками, обнесенными никому не нужными заборами. И не понимала, почему многие люди мечтают о собственном домике и участке в предместье как о земле обетованной.

По ее мнению, с таким же успехом можно было мечтать о собственной могиле.

Она нажала на кнопку и услышала, что в доме раздались три протяжных звонка. Когда дверь откроется и она скажет то, что положено говорить в таких случаях, этот дом уже никогда не будет прежним.

Им открыла симпатичная светловолосая женщина. Женщина с фотографии на тумбочке. Наверняка мать. Ева тут же заметила фамильное сходство.

– Миссис Лутц?

– Да. – Женщина приветливо улыбнулась, но в ее глазах читалось недоумение. – Чем могу служить?