Смит тоже не изменил своей манере выражаться емко и образно:

– Не дадим добру черстветь! – И отправил в рот весь пирожок целиком, урча и захлебываясь.

Завершил церемонию Хилари, после чего все сердечно поблагодарили Кискомана и покинули кухню. Крессида, все еще раздраженно, объявила, что примет две таблетки аспирина и будет лежать в постели до самого ужина.

– И прошу, – она выразительно взглянула на своего жениха, – меня не беспокоить.

– Не беспокойся, тебя никто не побеспокоит, я гарантирую, любовь моя, – скаламбурил в ответ Хилари, а его тетушка издала смешок, который с легкостью сошел бы и за фырканье.

– Мы с дядей Фредом, как всегда, сходим подышим воздухом минут десять, – объявила она.

– Но, тетушка, не поздновато ли? Смотрите, как темно, а может еще и снег пойти.

– Обещаю тебе строго ограничить наши передвижения пределами ближнего двора. К тому же ветер, кажется, переменился на восточный.

– Ну, хорошо, – согласился племянник. – Дядя Берт, не пора ли нам уединиться и поговорить о делах?

– Идет, – сказал мистер Смит. – Всегда готов.

Трой хотелось лишний раз критически взглянуть на свою работу – этим намерением она и поделилась. В общем, все разбрелись своими дорогами.

Проходя через парадную залу и далее по коридору к библиотеке, она лишний раз отметила: какая же все-таки тишина в усадьбе «Алебарды», ниоткуда ни шороха. Все полы покрыты пушистыми толстыми коврами. Светильники попадаются редко, от случая к случаю, и свет на стены отбрасывают какой-то неверный, приглушенный. И еще это центральное отопление… Какая бы система ни была здесь установлена, греет она как следует, даже слишком. По коридору движешься словно по натопленной парилке.

Вот и вход в библиотеку. Странно: дверь чуть приоткрыта. Трой распахнула ее настежь, сделала ровно два шага вперед и, не успев даже оторвать ладонь от дверной ручки, получила резкий удар по голове.

Он вышел несильным, и сразу вслед за ним в нос ударила едкая вонь скипидара. Больно не было, художница даже не испугалась – только была застигнута до того врасплох, что на несколько секунд перестала что-либо соображать. Потом вспомнила, что где-то прямо в дверную раму встроен выключатель, и зажгла свет.

Перед ней предстала библиотека, совершенно такая же, как всегда: теплая, тихая, с запахом кожи, поленьев для розжига, золы и красок. Незаконченный портрет спокойно стоял на мольберте у скамеечки со знакомой подставкой для ног.

На ковре валялась жестяная палитра, на которой Трой обычно разводила краски олифой или скипидаром. Это она упала ей на темечко.

Обнаружив ее, художница первым делом схватила со скамейки чистую тряпку и бросилась вытирать собственное лицо. Лицо Хилари на портрете, тускло подсвеченное люстрой, взирало на нее с мольберта загадочно и зловеще. «На отличный праздник вы меня заманили, ничего не скажешь», – пробормотала она вслух.

Затем Трой повернулась назад к двери – та, к ее крайнему удивлению, оказалась на сей раз плотно затворена. Тонкая струйка масляной краски, разведенной скипидаром, медленно и как-то безвольно стекала по лакированной красной поверхности. Неужели сама захлопнулась? Словно в ответ на мысли молодой женщины, дверь заскрипела и приоткрылась буквально на один-два сантиметра. С ней такое часто случается, припомнила Трой. Видимо, «собачка» отходит…

Но изначально кто-то все-таки закрыл ее!

Художница выждала несколько мгновений, затем заставила себя двинуться вперед. Точнее, она резко подбежала к двери, распахнула ее и едва сумела сдержать вопль. Перед нею стоял Мервин. И сам факт его присутствия здесь, надо сказать, поверг Трой в гораздо больший шок и трепет, нежели удар по голове. Откуда-то словно со стороны до нее донесся крик, родившийся в недрах ее собственной глотки. Так обычно кричат, пробудившись от ночного кошмара.