Близнецы отбывали строгое наказание. Стояли в разных углах в большой комнате с выключенным телевизором. Киря мирно ковырял пальцем виниловые обои, да так, что подле его ног образовалась белоснежная крошка, а Илья уселся на корточки и усердно отдирал тонкую полоску шпатлевки от плинтуса – не иначе как подкоп для армии муравьев.

Увидев меня в дверях, да еще и с тортиком, мальчишки с дикими воплями кинулись ко мне и повисли как две обезьяны.

– Мама! Мама!

Им уже по семь лет и они достаточно взрослые, чтобы понимать, что их настоящая мама умерла, но по-прежнему зовут меня мамой. А у меня каждые раз сердце сжимается. И радостно, и больно одновременно – так я их люблю!

Поцеловала их в светлые, чуть рыжеватые макушки и, поднимая голову, встретилась с полным немого укора взглядом баб Даши.

– Так! – Спохватившись, тут же придала лицу суровоевыражение. – Кто из вас испортил бабушкин суп?!

– Это не мы!

– Да, это не мы!

– А кто?! – не дав вставить мне и слова, возмущенно каркнула баб Даша.

Минутная заминка. Мальчишки синхронно чешут взлохмаченные шевелюры, и Киря находится:

– Барабашка!

– Да, барабашка! – вторил ему довольный находчивостью брата Илья.

– Какой барабашка?! – Я, прифигев, сорвалась на писк. – Его же не бывает!

Рот Кири потрясенно, словно я только что убила все его детские мечты, приоткрылся, и он, выставив палец перед собой, говорит:

– Как – не бывает? Ты же говорила, что он на чердаке живет.

И пока я пыталась найтись с ответом, этот манипулятор добавил зловещим шепотом:

– Ты. Нас. Обманула…

– Да, обманула, – поддакинул Илья, сложив тонкие ручки на груди в очень сердитом жесте.

Да-а, дела! Я, вторя жесту близнецов, озадаченно почесала репу. Это что же получается – теперь я виновата?

– А пойдемте чай пить с тортиком! – внезапно с преувеличенной радостью позвала баб Даша. – Кто первый сбегает за водой, получит два куска.

Рыжие издеватели мгновенно забыли обо мне, барабашке и, узрев вожделенный тортик, опрометью бросились выполнять задание. Вот это я понимаю – правильная мотивация!

– Эх, учиться тебе еще и учиться! – вздохнула баб Даша, – Ален, скажи, как ты в садике работаешь? Они же из тебя веревки вьют.

С виноватой улыбкой пожала плечами, тем самым признавая, что так оно и есть на самом деле. Хотя нет, дети вьют из меня настоящие канаты.

Пока баб Даша на пару с любопытной Настеной накрывали на стол, я, умывшись, направилась в самую маленькую комнату, которая служила прежним хозяевам чуланом. Мы эту комнату разгребли, поставили кровать, и теперь там полноправно властвует мой старший ребенок – Данил.

Комната Данила – это царство компьютерных игр, соцсетей и книг о боевом фэнтези. Хорошо, что на даче нет интернета. Тут он хотя бы иногда выглядывает на улицу.

Тринадцатилетний Данил – мой самый трудный ребенок. Его бесконечная скорбь по отцу – моя кровоточащая рана на сердце. Его отчужденность, обида на весь мир и боль, которая плещется в его не по годам серьезных серых глазах, – постоянный укор мне. Не полюбила, не смогла понять и принять. Наши отношения – это постоянное блуждание по минному полю. Один шаг вперед и три шага назад. Движение в сторону, и я потеряю его.

Осторожно постучалась в дверь и, не услышав ответа, заглянула внутрь.

– Данюш? Привет.

– Привет, – донеслось бурчание, и серые глаза выглянули из-за крышки ноутбука. – Как съездила?

Я пожала плечами и быстро проканировала комнату сына. Все, как всегда, прибрано, постель застелена. Под кроватью – два тома какой-то фантастической мути, рядом с ноутбуком – пачка чипсов.