– Вот именно, – поддержал Марину её брат. – Верно говоришь. Знаю я этих арендодателей! Как слух пошёл, так и изобрели, чтоб побольше денег сорвать. Ты документы у них требовала?

Лена отмахнулась:

– Дядя Клим, ну какие документы! Это у меня должны быть документы, что плачено! Ордера, переводы!.. А их нет! И что?!

– Совсем люди озверели, – печально констатировала другая Маринина подруга – не то Оля, не то Наташа, – которая с короткой стрижкой. Пока я запомнил, что Марининого брата зовут Климом, остальные сливались и путались, но шансы когда-нибудь ещё свидеться были невелики. Кроме того, я понял, что всё это были друзья и родственники Лены и Марины, а со стороны покойного, кажется, никого не было. – Слышала, что с Наташей Горенковой?

– А что с Наташей Горенковой? – удивилась Марина. – Я её тыщу лет не видела. Что с ней не так?

– Ты не знаешь? Ну, тогда, если вздумаешь повидаться, шуруй прямо на Домодедовское.

– Да ты что! – ужаснулась Марина. Она прижала ладони к щекам, скорбно качнула головой, а отняв, взяла обычный тон: – Ну, она же насколько старше была…

– Дело не в возрасте, – возразила другая подруга, тут же описав трагическую ситуацию Наташи Горенковой, вечная ей память. Все знали, что Наташина дочь давным-давно вышла замуж за какого-то немчуру и уехала в Германию, а Наташа переписала принадлежавшую ей квартиру на имя своей кровиночки, потому что мать есть мать. Много лет это не имело значения, но когда прошло время и немца попросили со службы, возникли какие-то проблемы с выслугой лет, так что чуть ли не без пенсии. Тогда дочка и вспомнила о своём имуществе. Наташа Горенкова сначала не поняла: а я где буду жить? Ну что ты, мама, удивилась дочка, у тебя друзей-то сколько!..

– Вот ничего себе! – всполошилась Марина. – Это каких же друзей?! Это мы, что ли, друзья?

– В общем, она её тут же в дом престарелых. И через две недели – аля-улю!..

– Да ты что!.. – ахнула Марина. – А квартира?

– Да что квартира? Говорю же: дочка продала квартиру!

– Дети есть дети, – со вздохом заметил Николай не то Василий.

– Вот ты даёшь! – возмутился Клим. – А мать что же? А мать не есть мать?!

– Мама, что ты на меня так смотришь? – рассмеялась Лена. – Я не отдам тебя в дом престарелых!

Я невольно ждал, что острая на язычок Лена добавит в шутку что-нибудь вроде «разве что в психушку!», но обошлось.

К тому же Сонечка сказала долгое «тпру-у-у-у-у!», словно подводя итог дискуссии, и с размаху бросила на стол обслюнявленного утёнка.

– Зубки режутся у нас, – проворковала Марина. – Скоро будем совсем зубастые. Да, заинька? Зубастые будем! Берегись тогда! Всех покусаем! Да, чижик?

Девочка захныкала.

Марина извлекла утёнка из салатницы, отёрла майонез и вернула Соне. Соня снова с урчанием в него впилась.

– Эх, Шура, Шура!.. – вздохнула Марина, с нежной улыбкой глядя на девочку.

Её грустные слова спустили очередную пружинку.

– Да, да… чуточку…

– Ну что?..

– Ну-ка, протяни-ка…

– Мне на самое донышко…

– А к Сонечке он как относился! – воскликнула Марина. Голос зазвенел. – Как относился-то, господи! Какую полость подарил! Лена, помнишь?

– Помню, да, – кивнула Лена. – Шиншилловую. Я его ещё ругала тогда…

– И правильно ругала! – выкрикнула Марина. – Шиншилловую полость! Ведь какие деньги! Ничего не жалел, господи!.. Ну, давайте. Не чокаться!..

Об этой полости я уже знал: Марина обмолвилась, когда звала на свадьбу.

Честно говоря, я тогда удивился, услышав её голос, ведь мы года четыре не пересекались. Если не больше.

Собственно, мы могли бы и дальше не вспоминать друг о друге, и никто бы, думаю, не посетовал на забывчивость. Мы не были друзьями. Но с другой стороны, были не просто знакомыми.