Таня: Кретин, старый урод… Ненавижу мужчин. Эти мужчины!..

Офа: Вот подъезд, сюда!

Она завернула в какую-то глухую подворотню, верно, вообще нежилого дома. Они остановились в подъезде.

Офа: Да, ненавижу мужчин. Ненавижу женщин.

Девушка взяла из рук Офы ее сумочку, отвернулась спиной так, чтобы не стеснять регистраторшу, и, стоя спиной, сложив на животе руки с сумкой и подталкивая ее коленями каждый раз, спросила лирически, глядя из подъезда на улицу:

– А кого же вы тогда любите, Офа?

Офа: Я? (Снимая чулок с ноги.) Я люблю детей.

Она занесла над ее головой ленту чулка, перекинула на шею и резко затянула, поднимая вверх, заваливая набок и перекручивая тело девушки намного меньше себя. Когда та уже совсем свалилась на пол, вниз лицом, Офа оседлала ее, поставив коленку той на спину, та продолжала несильно дергаться • у нее в руках через концы чулка, которые она продолжала натягивать.

Офа: Больно тебе? Не больно, не больно…

Далее следовала техническая часть – долго-долго не отпускать чулок. Так Офа и сидела с настороженными глазами и ушами в проеме подъезда – вид у нее был со стороны, конечно, престранный: чулка-то издалека не было видно, и казалось – сидит девушка на каком-то пригорке с высоко поднятыми рукам, как дирижер, и лицо у нее морщилось от физического напряжения.

Но все когда-то завершается. Офа вышла из подъезда, надев перед этим чулок, даже и нигде не пострадавший, не порвавшийся.

Офа побежала по улицам, проверяя телефонные аппараты – многие из них не работали. Один все-таки сработал. Дрожащими пальцами она набрала номер телефона.

– Доктор! Доктор! – заговорила она в трубку. – Это ваша Офа. Я все сделала неправильно: зачем я вас оставила, простите ли вы меня теперь? Я совсем одна тут стою на улице, и мне очень-очень-очень страшно, доктор! Я записываю ваш адрес! – она его не записывала, но кивала, улыбаясь.

Ночью рядом с его плечом она резко очнулась. Встала, тихо оделась, вышла на улицу, вернулась на место убийства, зашла в подъезд – девушка все продолжала лежать ненайденной. Офа наклонилась над ней, чуть перевалила ее и стала тянуть из ее рук забытую сумочку свою. К ужасу Офы, девушка «не отдавала» ей сумочку. Видно, пальцы сильно сцепились. Офа встала перед ней на колени и по пальцу разжала руку. Забрала сумку. Вышла из подъезда. Уже наступал рассвет.

Она села у доктора на кухне (ведь двери, уходя, она лишь прикрыла, оставив небольшую щель), быстро сняла платье, оставшись в рубашке, закурила. Ее напугал вставший доктор. Она вздрогнула, когда он вошел.

– Ты много куришь, Офа, – строго и нежно сказал он.

– Я так еще неопытна, – пожаловалась она ему.

Он воспринял это по-своему, по-мужски – улыбнулся.

– И еще, – добавила она, – наверно, я сегодня сделалась беременной. И это что, я должна вынашивать твоего зародыша? Но я не хочу вынашивать твоего зародыша в себе, я должна делать карьеру!

– Какую карьеру? – изумился доктор.

– Мне дают место в архиве роддома. Я буду заведовать этими секретными архивами, всеми связями и данными, подложными фамилиями и адресами ускользнувших, расписки отказавшихся женщин будут в моих руках, одновременно я буду обладать их адресами и подлинными фамилиями – такое судьба посылает не каждому!

– Не каждому, – отозвался доктор. – А что же, Офа, ты не любишь меня, как говорила ночью?

– Я не люблю мужчин. Я не люблю женщин. Я не люблю детей. Мне не нравятся люди. Этой планете я бы поставила ноль.

– А кого же ты любишь, Офа?

– Я, наверное, люблю животных, – сказала она, – и не задавай мне этого вопроса, потому что у меня рождаются ассоциации. И не провоцируй, не провоцируй меня на лишнее! У меня отдельный большой план жизни, а ты, мой милый, сбиваешь, сбиваешь меня с толку. И не приближайся ко мне, пока я не уйду.