– Римакин, на выход, – процедил надзиратель, гремя тяжеленной связкой ключей.

– Зачем? – Сергей повернулся к нему лицом.

– А хер его знает. Кажись, передачка тебе.

Один из зэков удовлетворенно загудел.

– Папироски-то в дачке будут? – сквозь кашель умудрился прохрипеть Митя Ростовский.

– Будут. С резиновыми набалдашниками, – захихикал тюремщик, довольный своей шуткой. – Руки за спину, вперед пошел!

«Мать, – подумал Сергей. – Больше некому!» Странно, но он не испытывал никаких чувств, когда вспоминал о ней. Вечно ноющая и причитающая, с мокрыми глазами и своими утомительными нравоучениями мать только раздражала его, хотя он знал, что в последнее время та сильно сдала и все реже вставала с постели. Тем не менее она все равно находила силы и средства отправлять посылки своему непутевому сыну.

Вернувшись обратно с пакетом провианта, заботливо уложенного матерью, Сергей сразу обратил внимание, как изменилась атмосфера в камере. Зэки больше не играли в нарды и лишь пялили на него свои угрюмые взгляды. Приступ кашля у Мити Ростовского прошел, он молча лежал на своей шконке. Свисавший вниз край одеяла напоминал подбитое крыло старой птицы. Галя сопел на своем положенном петушином месте рядом с «дальняком».

Понимая, что в его отсутствие что-то произошло, Сергей, ни слова ни говоря, сел на свою шконку. Продукты он поставил на колени. Зэки продолжали мрачно скалиться, затем Зяба издал какой-то хрюкающий звук.

– Что за намеки? – спокойно спросил Сергей. – Что-то изменилось, пока меня не было?

– Напомни, Сергуня, по какой статье чалишься? – прокуренным голосом поинтересовался Зяба. Сергей почувствовал, как внутри все похолодело, но внешне он выглядел абсолютно бесстрастным.

– А тебе-то что, Зяба? Память отшибло?

– Мне-то? Ты ведь втулял, что на чужом драндулете какого-то мажора в канаву сшиб?

Второй зэк, Хомут, ухмыльнулся, обнажая почерневшие зубы.

– А раз знаешь, зачем в душу лезешь? – резко спросил Сергей.

– Поделился бы гостинцами, Сергуня, – предложил Хомут, продолжая нагло ухмыляться. – Вон сколько у тебя их с воли. А у нас тут – говна пирога.

– И мне конфетку дайте, – вдруг сипло попросил Галя. – Карамельку.

– Обойдетесь. А ты вообще хлебало заткни, дырявый, – бросил Сергей, адресуя последнюю фразу «петуху». – Знай свое место. Так в чем дело?

– Малява пришла, – пояснил Хомут, в голосе прорезались угрожающие нотки.

– Земля слухами полнится, – вторил ему Зяба. Он подмигнул Хомуту и снова повернулся к Сергею: – Как она, а? Ничо, а, Сергуня? Запихнул ей свой вишневый чупа-чупс?

– Фильтруй базар, Зяба, – пальцы Сергея сжались в кулаки. – Это что, предъява?

– Сегодня к нам этапом Петруха пожаловал. Я с ним лично в Мурманске срок мотал. Так он про твою статью все знает, – глядя ему прямо в глаза, произнес Зяба. – Ты ведь за лохматый сейф сидишь[7]? Ну?

Сергей медленно встал. Перед глазами все поплыло. Выходит, зря мать продала фамильные драгоценности для того, чтобы начальство колонии не допустило утечку информации о том, по какой статье он на самом деле сюда загремел…

– Ни-ко-гда это-го не бы-ло, – по слогам сказал он. – Сукой буду.

– А мою сестренку однажды тоже какая-то мразь… – сказал Хомут, не закончив фразу. Его изрытое шрамами лицо стало багровым, как тухлый помидор. – Померла она потом. Да.

Зяба поднялся. Он улыбался, но улыбка не предвещала ничего хорошего.

– Глянь сюда, Сергуня, – негромко позвал он и отлепил от внутренней стороны стола длинный гвоздь, который держался на хлебном мякише, вытащив его наружу. Гвоздь был расплющен на конце, словно наконечник стрелы. – Внимательно смотри, галоша