– Для юной девицы все – клетка. – Эда тронула ее за плечо. – Я принесу платье.

Сев у огня, Трюд принялась пальцами перебирать волосы. Эда оставила ее сохнуть.

За дверью девичья матрона, дама Олива Марчин, трубным голосом поднимала своих подопечных. Заметив Эду, она суховато поздоровалась:

– Госпожа Дариан.

Имя в ее устах прозвучало оскорблением. Эда ожидала этого от придворных. Что ни говори, она была южанка, рожденная в стране, где не признавали Добродетелей, а инисцам это внушало подозрения.

– Дама Олива, – спокойно отозвалась она. – Дама Катриен послала меня помочь благородной Трюд одеться. Можно мне взять ее платье?

– Хм… Ступай за мной. – Олива провела ее в другой коридор. Из-под ее платка выбилось седое колечко волос. – Хотела бы я, чтобы девушка поела. Она зачахнет, как цветок зимой.

– Давно она потеряла аппетит?

– С праздника начала весны. – Олива недовольно покосилась на Эду. – Придай ей достойный вид. Отец рассердится, если решит, что мы плохо кормим его дитя.

– Она не заболела?

– Я умею распознать болезнь, госпожа.

Эда незаметно улыбнулась:

– А любовную болезнь?

Олива поджала губы:

– Она фрейлина. Я не потерплю сплетен в девичьей.

– Прости, моя госпожа. Я пошутила.

– Ты камеристка королевы Сабран, а не шут при ней!

Фыркнув носом, Олива достала отглаженное под прессом платье и отдала ей. Эда с поклоном ретировалась.

В глубине души она терпеть не могла эту женщину. Четыре года в должности фрейлины были самыми несчастными в ее жизни. Несмотря на публичное обращение в Шесть Добродетелей, ее верность роду Беретнет подвергалась сомнению.

Она вспомнила, как, лежа на жесткой кровати в девичьей, она слушала болтовню соседок, обсуждавших ее южный выговор и ересь, которую Эда, должно быть, исповедовала в Эрсире. Олива никогда ни словом не останавливала их. Эда понимала, что это пройдет, но насмешки больно ранили ее гордость. Когда освободилось место личной камеристки, матрона с радостью сбыла ее с рук. Теперь Эда, вместо того чтобы танцевать для королевы, меняла ей воду для умывания и прибирала королевские покои. У нее была собственная комнатка и жалованье выше прежнего.

Трюд в девичьей уже надела свежую сорочку. Эда помогла ей с корсетом и летним подъюбником, затем одела в черное шелковое платье с рукавами-буф и кружевными вставками. Брошь со щитом ее покровителя, рыцаря Доблести, блестела у сердца. Все дети стран Добродетели в двенадцать лет выбирали себе рыцаря-покровителя.

Эда тоже носила такую брошь. Пшеничный колос, эмблему Щедрости. Она получила ее при обращении.

– Госпожа Эда, – обратилась к ней Трюд, – другие фрейлины говорят, что ты еретичка.

– Я не пропускаю молений в святилище, – ответила Эда, – в отличие от некоторых фрейлин.

Трюд всмотрелась в ее лицо.

– А Эда Дариан – твое настоящее имя? – вдруг спросила она. – По-моему, звучит не по-эрсирски.

Эда взяла в руки золотую ленточку:

– Так ты и эрсирский знаешь, благородная госпожа?

– Нет, но я читала историю этой страны.

– Чтение, – отшутилась Эда, – опасное времяпрепровождение.

Трюд остро взглянула на нее:

– Ты надо мной смеешься.

– Ничуть. В сказках великая сила.

– В каждой сказке есть зерно истины, – сказала Трюд. – Под иносказаниями они скрывают знания.

– И я надеюсь, что ты обратишь свои познания во благо. – Эда пальцами расчесала ее рыжие кудри. – Что до твоего вопроса – нет, это не настоящее мое имя.

– Я так и думала. А какое настоящее?

Отделив два локона, Эда переплела их ленточкой.

– Здесь его никто не слышал.

– Даже ее величество? – подняла брови Трюд.

– Даже она. – Эда развернула девушку лицом к себе. – Матрона озабочена твоим здоровьем. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?