Встречи должны были нечто высветить, что именно – он представлял еще смутно, и тут не обошлось без подсказки.

В редакции его предложение было одобрено и принято, но знали о нем два-три человека, и в их числе – многоопытный Бурский. В узости круга посвященных не было ничего удивительного. Действовать необходимо опрятно, не допуская лишнего шума. Подводных камней хватало с избытком. Начать с того, что фигура посредника должна быть выбрана безукоризненно.

Не сразу, точно боясь ошибиться, сведущие люди назвали скромное имя Марии Камышиной.

Нельзя сказать, что Греков впервые услышал его – он и до этого знал, что такая поэтесса трудится на среднерусской возвышенности, переходящей в родной Парнас. Но было непросто найти к ней тропку. Камышина журналистов не жаловала. Впрочем, как бо́льшую часть человечества.

Женечка обратился к Бурскому.

– Понтифик, – сказал он, отбив поклон. – Один вы можете все и вся.

– Особенно – вся, – согласился Бурский.

– Поэтому я и тревожу вас.

– Кто вам занадобился? И не тяните.

– Мария Викторовна Камышина, – смиренно сказал Женечка Греков.

Бурский мрачно осведомился:

– Сплетен наслушались?

– Боже избави, – воскликнул Женечка.

Бурский помолчал и сказал:

– Не отрицаю, я ее знаю. Точнее сказать: я ее знал. Но толку вам от этого – чуть.

Голос его звучал сердито. Греков понял, что Александр Евгеньевич не расположен откровенничать.

– Я, кажется, допустил промашку?

Бурский раздраженно поморщился.

– Вы ни при чем. Но суть такова, что мое обращение к Марии Викторовне возымело бы обратное действие.

Женечка осторожно спросил:

– Тут есть история отношений?

– Истории нет, отношения есть. Впрочем, вполне односторонние. Дама меня терпеть не может. Ни в чем перед ней не провинился, но именно это обстоятельство когда-то лишило ее равновесия. Так случается, можете мне поверить. Вам тоже не миновать таких казусов. Поскольку, как уверяет общественность, вы – молодой человек с обаянием. Так вот – оно вас и подведет. Поэтесса однажды мне сообщила, что обаяние, на деле, есть изощренный вид проституции.

– Круто.

– И главное – несправедливо, – сказал меланхолически Бурский. – Если оно у меня и было, я же не пускал его в ход.

Женечка был огорчен разговором, на Бурского он привычно рассчитывал. Мэтр к нему благоволил. Теперь же вновь предстояло думать, как приблизиться к неприступной женщине. Однако спустя несколько дней Бурский сказал с довольной усмешкой:

– Греков, появилась идея. Правда, ее претворение в жизнь многоэтапно и стадиально. Нам предстоит первый этап: мы с вами приглашены на кофий. Причем – колумбийский, прошу оценить. Пивал я его в златые дни – это осьмое чудо света. В субботу нас ждут, оденьтесь продуманно.

Женечка не успел удивиться, Бурский отечески рассмеялся.

– Не напрягайтесь. Не так все страшно. Я вас свожу к своим старым приятелям. Надеюсь, о композиторе Ганине вы кое-что слышали, но и жена его в высшей степени достойная дама.

О Ганине Бурский мог и не спрашивать – кроме симфоний и концертов Борис Петрович выпустил в мир несколько подхваченных песен. Бурский сказал, что первое время Ганин по-детски переживал, что популярности он обязан не опусам, признанным музыковедами, а шалостям и звучным мелодиям – бывает же необходимость в заработке! Однако чем большее благополучие они приносили в ганинский дом, тем благодарнее он относился к этим успешным побочным деткам. И примирился с тем, что у славы облик не столько академический, сколько грубовато-плебейский. «Вот уж поистине сам не ведаешь, где потеряешь, а где найдешь», – так снисходительно-конфузливо бурчал он в ответ на поздравления.