— Ага, попались!

Девицы буквально повисли на Сильване.

— Полегче, полегче, — в который раз произнес Роберт за его спиной, — он же ранен.

— Ой, Робби, не нуди, — отмахнулся Сильван, — сегодня мой день, девочки! Будем праздновать! Угощаю любого, кто расскажет, как я сегодня смотрелся в Круге! Без исключений! За лучшую историю даю десять пластов!

Вокруг одобрительно заревели, и толпа потащила Сильвана с площади.

***

Стояла поздняя осень, и каждый день был свежим, как ледяное яблоко в саду на рассвете. Деревья почти совсем облетели, рябина на голых ветках даже на вид казалась горькой.

Сильван любил осень, потому что солнце вставало поздно и добиралось до его постели чуть ли не к полудню. Вот и сейчас он проснулся от мучительного прикосновения бледно-золотого луча к опущенным векам. Закрыл глаза рукой и хотел откатиться в сторону, но оказалось, он уже отполз на самый край кровати. Надо было либо падать на пол, либо вставать, и Сильван нехотя выбрал последнее.

Но едва скинул ноги с постели, как тут же со стоном стиснул голову руками. Череп словно наполнили до краев жидким свинцом. При малейшем наклоне головы свинец давил на глаза и лоб и грозил перелиться через край.

Сильван отнял одну руку и нащупал на столике у кровати бокал с капустным рассолом. Осушил его, хотя желудок яростно противился этому вливанию. Через несколько минут он мог двигать глазами, не опасаясь, что те вытекут из глазниц.

Дверь с треском распахнулась, и на пороге появилась маленькая женщина в синем с золотом платье, таком пышном, что выглядела как девочка, нацепившая без спросу наряд матери. Шпильки с разноцветными кусочками пласта украшали её темные волосы, убранные в высокую прическу.

— Деточка моя! — воскликнула она так пронзительно, что Сильван охнул и сморщился. — Уже проснулся, сладкий?

Не дожидаясь ответа, она влетела в комнату и начала одну за другой задергивать бархатные шторы. В свои сорок пять Линда Матье отличалась напором и энергичностью муравья, который тащит дохлую гусеницу. И Сильван оказывался этой гусеницей чаще других, даже когда не мучился от похмелья.

— Мам, я...

— Гадкий Роберт опять оставил окна открытыми! Невыносимый человек, просто невыносимый! Как он не понимает, что мальчику нужно отдыхать! Поспи еще, детка, бай-бай!

Большая, роскошно обставленная комната погрузилась в приятный полумрак. Но одна только мысль о том, чтобы лечь, вызывала тошноту.

— Не, мамуля, я, пожалуй, встану.

— Встанешь? Ты моя маленькая лань! — Линда приблизилась и потрепала Сильвана по волосам. Исходивший от нее цветочный аромат вполне мог служить секретным оружием в поединке.

Сильван со стоном зажмурился.

— Мам, я умоляю… ну хоть ты!

— О чем ты… ах, это! Ну не ерошься, детка, это слава! Слава! — Госпожа Матье погрозила ему тонким пальчиком. — Главное, о тебе слагают песни, а о чем они — дело десятое.

Она звонко чмокнула Сильвана в лоб, отчего свинец в его голове опасно накренился. Линда Матье все делала со смаком. В ней вообще все было чересчур — черты лица слишком крупные для такого маленького личика, губы яркие и пухлые, карие глаза немного навыкате.

Она унеслась, взметнув юбкой вихрь — у Сильвана даже волосы разлетелись.

Наклоняться за штанами он не рискнул и пошлепал по ковру, натянув рубашку пониже. Скинул со стула наваленную кучей одежду, присел перед трюмо.

Надо как-то пережить этот день, думал он, осторожно ощупывая бок. Царапину кто-то обработал и перевязал, должно быть, Роберт. Двигаться она не мешала, хотя тугая повязка давила на ребра. Сильван причесался и аккуратно связал верхние пряди волос на затылке, оставив остальные свободными.