Айк бросил перо на карту и закрыл лицо руками.

«Еще и поет, — подумал он с досадой, — поет и горя ему мало. Пять лет вместе, пять лет — и он уходит вот так, запросто, даже не предупредив, в один день! Почему все бросают меня?»

«Потому что ты болван, — заметил внутренний голос. С годами он ничуть не стал снисходительнее к Айку, скорее даже наоборот. — Давал же зарок — больше не привязываться к людям, любить только то, что не может причинить боль. А сам души не чаял в глупом мальчишке, который был с тобой и Кэт просто потому, что хотел заработать пласта и жениться. Забудь ты о нем. Выкинь из головы и подумай лучше, как нам теперь поладить с Эрнестом».

Легкий ветерок остудил разгоряченное лицо Айка. Над его головой по палубе ходили матросы, весело переговаривались, хохотали над чем-то.

Он оперся локтями о стол и, сам не замечая, начал грызть большой палец у ногтя — проклятую привычку так и не удалось изжить.

«Ладно, с Эрнестом, допустим, я разберусь. А вот как быть с Инатой? Лорна прав, я не могу ее здесь бросить. Что, если Таниэль и впрямь заявится до моего возвращения?»

«А как быть с остальными людьми? Им ты не хочешь помочь?»

Айк резко выпрямился. Этот голос — мелодичный, с серебристыми переливами на концах фраз — он меньше всего ожидал услышать и, стиснув зубы, процедил:

— Даже не думай! Ты не смеешь заявляться после стольких лет и снова вешать мне на уши душеспасительную лапшу.

«Он придет в Ройн, разорит его и убьет всех, кого ты знаешь. Всех, с кем ты за эти годы успел сдружиться... и кого успел полюбить».

— Никого я не полюбил! — рявкнул Айк, и голоса на палубе мгновенно смолкли. — У меня есть только Кэт, только она имеет значение! Мне наплевать, пусть они хоть завтра все передохнут!

«Айки...»

Айк сжал руками виски и яростно замотал головой.

— Уходи, убирайся! — шептал он снова и снова. — Все из-за тебя, ты бросил меня одного! Никто и ничто не могло разлучить нас, а ты сделал это сам, по доброй воле! Я ненавижу тебя, не хочу больше тебя видеть, не хочу знать! И не собираюсь слушать!

Он вскочил, уронив стул, и выбежал из каюты, словно прислужники Темного Лика гнались за ним. Выскочил на палубу, крикнул Эрнесту, что через два часа они выходят в море. Потом повернулся к изумленному Лорне и прорычал, чтобы он поторопился, если и правда хочет сойти на берег.

Матросы заметались, точно ошпаренные, тихая благость золотого вечера исчезла без следа. Айк с трудом взял себя в руки, спустился в каюту и выдал Лорне причитавшийся ему пласт.

А через два часа стоял на корме и, вцепившись побелевшими пальцами в фальшборт, смотрел, как уменьшаются и исчезают в фиолетовой вечерней дымке дома, знакомый причал и серая громада храма времен до Исхода, напоминающая пастушью свирель.

И больше всего на свете ему хотелось засунуть руку глубоко в горло и вытащить свое сердце — так, сунув пальцы в карман куртки, вынимают часы, — раздавить его в кулаке, а потом швырнуть за борт.

***

Рослые, словно слепленные из мрака, фигуры обступили дверь и Искателя. Крис уронила факел, и он погас, но у пришельцев хватало своих.

Их было человек десять — двое подошли ближе к Дирхелю, который прижался спиной к двери, словно пытаясь защитить ее, остальные держались в отдалении.

— Как я рад тебя видеть! — не унимался голос, принадлежавший, как показалось Крис, человеку лет сорока. — Что же, ты меня даже не представишь?

Одна из фигур сделала знак рукой, и тот, кто удерживал Крис, подтащил ее поближе, при этом оцарапав ножом до крови.

— Закрейн Арно, — в голосе Дирхеля чувствовалась еле сдерживаемая ярость, — мерзавец, у которого кишка тонка самому лазить по Хранилищам, поэтому он подстерегает Искателей и грабит их.