Две последующие недели августа после того разрушительного разговора прошли будто бы в полном вакууме. Мать катилась по наклонной. Бабка нон-стопом орала от боли и проклинала всех вокруг. А я просто ждала, когда же наступит моя остановка и я сойду с этого бесконечного адского трамвая.

Луч надежды забрезжил семнадцатого августа.

Именно в этот день я получила долгожданное извещение о том, что зачислена в число студентов на бюджетное отделение. И чуть не рехнулась от счастья. Нашла ближайшее укромное местечко, села и расплакалась, не веря, что всё у меня действительно получилось. Я теперь всё могу! Сама!

Мне больше никто не нужен, чтобы стать прежней жизнерадостной девчонкой, верящей, что в мире всё-таки существуют краски, помимо той серо-чёрной мазни, что сопровождала меня всё это время. Мне не нужна мать, которая меня не любит и не ценит. Мне не нужен Басов, чтобы почувствовать себя особенной.

Мне не нужен никто! Я сделаю себя сама, слеплю новую Нику, которая никогда больше не наступит на эти ржавые грабли, в бесконечном беге за чужим одобрением. И плевать, что пока за рёбрами всё раскурочено и ещё невыносимо свербит.

Всё пройдёт. А если нет, то я на живую выкорчую из своей души всё, что ещё чувствую к парню, который вытер об меня ноги. Да, это будет непросто, но я справлюсь. Во что бы то ни стало!

На этой возвышенной ноте я и прожила остаток августа. Помогала матери по хозяйству и равнодушно взирала на то, как она уже ежедневно топит себя в бутылке. Хотя нет, однажды она меня даже повеселила.

Это был уже поздний вечер. Я только что вышла из душа и улеглась на кровать с томиком «Парфюмера», обёрнутого, от греха подальше, в обложку Священного Писания. Но не успела я прочесть и пары страниц, как услышала звонок от ворот.

Пожала плечами, решая, что мать сама с этим разберётся, но вдруг услышала её истошный вопль:

— Вера!

Закатила глаза, встала и накинула на себя халат, а затем спустилась на первый этаж, весь утопающий в ночной темноте.

— Мам?

— Иди выйди, там, наверное, Василиса пришла.

— И что сказать?

— Что меня нет! — заорала она как резаное порося, а я заглянула на кухню и пригляделась. Родительница сидела под столом на карачках и сверлила меня расширившимися от страха глазищами. Речь уже вялая. Налегла.

— Ладно, — кивнула я и пошла проверить, кого там принесло в двенадцатом часу ночи.

Но мать ошиблась. Эта была другая соседка, к которой приехали на постой гости из города. Просила до утра одолжить пару одеял и подушек. Я отказывать не стала.

— А мать где?

— В город укатила.

— А чего это?

— Свечку за здравие бабули в большом храме поставить надо бы, да запастись медикаментами, — на ходу сочиняла я, хотя мне отчаянно хотелось завести тёть Наташу в дом и продемонстрировать ей, как глубоко верует в бога моя дражайшая матушка. И кому именно она молится по вечерам — зелёному змею.

Вот бы потеха была! Похлеще моего триумфального спуска с балкона.

— Как старушка?

— Плоха. Отказывается ходить на утку и вставать с кровати тоже, а поднять нам её с матерью почти не по силам.

— Терпи, Вероника, терпи, — перекрестилась женщина, — бог терпел, и нам велел.

Я в ответ только развела руками и распрощалась с соседкой, а затем неторопливо вернулась в дом. Там картина маслом и всё та же — мать под столом, трусится как Каштанка, периодически подползая к окну и воровато в него выглядывая.

— Не вернётся?

— Думаю, нет. Я сказала, что ты укатила в город.

— Молодец. Теперь иди.

— Мам, — не послушалась я её, а упёрлась плечом в дверной косяк, сложив руки на груди, — может, хватит уже пить, а?