Когда глаза привыкли к свету, я опустил ладонь и успел увидеть, как пилат грубо вручил мужику свиток, принял у него факел и вставил в металлическое кольцо на стене.

– На, подавись ими, – от его голоса так и веяло презрением.

Ищейки и городская стража никогда не любили друг друга, как и те, кто ими руководил. Мы стояли на шаг выше и, честно признаться, часто пользовались этим в своих интересах, а не как полагалось, в интересах церкви.

– Он ваш, – недовольно махнул рукой глава стражи и вручил пилату небольшой ключ. Окинув меня злым взглядом, он развернулся и пошёл прочь. Теперь я остался со своим прямым начальством один на один.

– Встань, Прай, – привычно скомандовал пилат. Он смотрел сверху вниз, но лицо оставалось в тени. Факел располагался сзади него и освещал больше спину и часть коридора.

У меня был выбор: безоговорочно исполнить приказ, как полагалось исходя из служебного положения каждого из нас, или проигнорировать, учитывая, как долго я здесь торчал, без каких-либо известий о своей судьбе. Изображать обиду на пилата, лично явившегося за мной, не стоило, но и подчиняться не хотелось.

– Я думал, что исключён из рядов ищеек после… – аккуратно заговорил я. Из-за сухости в горле голос раздался с хрипотцой и звучал слишком тихо и неуверенно, но сейчас мне это только на руку.

– После хладнокровного убийства предполагаемого воплощения божества? Да, следовало бы с тобой так поступить, – перебил пилат.

Разглядывая его лицо, покрытое мелкими, едва заметными старыми шрамами и казавшиеся чёрными из-за падающей тени глаза, я только сейчас понял, что он мог прийти сюда вовсе не за тем, чтобы вытащить меня из камеры. Мужчина мог явиться, чтобы лично и без свидетелей исполнить вынесенный смертный приговор. Не годится вешать ищейку церкви на глазах у толпы, это может пошатнуть авторитет всех, кто имеет к нам отношение.

– Это был несчастный случай, – соврал я.

Перед глазами невольно предстал момент, когда шея человека, в смерти которого меня обвиняли, хрустнула, и его тело обмякло.

– Несчастный случай, – с явным недоверием и насмешкой повторил пилат.

– Он упал с лошади и свернул себе шею. С каждым может случиться, – эти слова я постоянно твердил на допросе, прежде чем оказался здесь. Не следовало менять легенду.

– Ты всё ещё жив только потому, что ищейки, пережившие болезнь и оставшиеся верными мне, а не ордену, на дороге не валяются. А раз это был «несчастный случай», то у меня нет причин подозревать тебя в измене церкви. Не так ли?

Причины, естественно, были, и мы оба их знали. Сощурив глаза, я пытался разгадать мысли собеседника, но он ничем не выражал их. Знал ли он, что случилось на самом деле?

До моего слуха начало доноситься шарканье маленьких лапок по каменному полу и едва слышное крысиное сопение. Бросив взгляд на всё ту же щель в основании стены, я не увидел грызуна, но знал, что он снова подбирается сюда, планируя проникнуть в камеру.

– Ах, вот в чём дело. Будь я простым ищейкой, меня бы уже казнили, но раз я переболевший, то ты снизошёл до визита в городскую тюрьму, чтобы лично вызволить меня? Зачем я тебе, Сони? – прямо спросил я, обратившись к пилату по имени.

Сейчас, когда моя судьба была неизвестна, я не видел причин пресмыкаться перед кем-то, изображая учтивость и соблюдая этикет и устав. Зачем? Если бы я не был нужен, то был бы мёртв. Пережив болезнь, исходом которой чаще всего становилась именно смерть, страх перед ней меня покинул. Выздоровление стало началом новой жизни, и с самого первого дня казалось, что она была дарована мне напрасно. Лучше бы выздоровел кто-то другой, а не такой кусок дерьма, как я.