Афанасий Александрийский прежде всего известен как противник Ария, александрийского священника, желавшего быть епископом, но не преуспевшего в этом. Арий встал во главе богословского синтеза, который, если бы не Афанасий и другие серьезные богословы, стал бы единственным официальным богословием Империи после принятия ею христианства. Арий рассуждал так: следствие никогда не бывает больше причины, и значит, Сын не может обладать всеми теми же свойствами, что Отец. Три лица Троицы – это три разных уровня Божества, связанные единым действием, но не единой природой. Христианский Бог оказался похож на любой позднеримский пантеон.

Но не нужно считать Ария просто мастером компромиссов, который представлял христианство удобным для недавних язычников образом; иначе мы не поймем, почему на несколько десятилетий на стороне Ария оказалась большая часть Империи, от самых верхов до низов. Арий был, как сказали бы тогда, «технолог»: иначе говоря, он переносил в богословие правила логического и риторического искусств. Логика требовала, чтобы причина была первична, а риторика, чтобы она была непритворным началом всех наших притворных суждений. Можно сказать, что Арий, сочинитель популярной оратории «Талия» (текст до нас не дошел, но по рассказам, это была именно поп-музыка), развертывал перед умственным взором своих слушателей настоящее шоу, в котором разные искусства создают неотразимый образ Божества.

Дебютом противников Ария стал Первый Вселенский собор, на котором был сформулирован догмат о единосущии Отца и Сына. Термин единосущие звучал необычно: в Библии его нет, сущность – сложное философское понятие, вряд ли сразу доступное простым христианам. Но отцы Первого Вселенского собора смело ввели новый термин как единственный, позволяющий созерцать Бога без предварительных условий; тогда как арианство было именно попыткой найти те интеллектуальные условия, которые позволят созерцать Бога.

Афанасий Александрийский, выступая против Ария и его последователей, приводил простые доводы, почему нельзя считать Сына не равным Отцу. Если продумать высказывания Ария, то Сын окажется бесконечно зависим от обстоятельств – от решения о нем, от отцовской заботы, отцовской мысли и разнообразных обстоятельств этой мысли. Сын тогда окажется хуже творений, потому что если творения несут на себе следы мудрости и заботы Бога, то Сын окажется лишь переменной, зависящей от уже проявленной мудрости и заботы, окажется всего-навсего символом, которому временные обстоятельства припишут любое значение. Вместо торжествующей картины Отца, возвышающегося в возвышенном создании Сына, которую хотел видеть Арий, мы остаемся наедине с унижением со стороны случайных обстоятельств, выдающих себя за необходимость.

Другая слабость богословских построений Ария – подрыв библейских именований Бога. Само слово Сын подразумевает рождение и единство природы, – и если мы будем считать Сына лучшим творением, собранием желаний и задач Бога-Отца, каких-то невнятных порывов свыше, то мы просто перестанем ориентироваться в духовном опыте, заблудившись в лесу незавершенных замыслов: любой духовный факт нас будет только озадачивать, и мы растворимся в собственных бесплодных желаниях. Не узнавая истину, мы будем узнавать лишь сравнения и подобия, всё больше запутываясь в них. Только созерцание единства природы показывает, как созерцание качественно меняет наши привычки всё со всем сравнивать: по-настоящему созерцая, мы по-настоящему знаем самые основания сравнения.