Если бы разум не существовал уже до соприкосновения с внешним миром и если бы он не имел своего самостоятельного предопытного строения, то этого резкого различия в его отношении к пониманию и к простому знанию не могло бы существовать. Впечатления внешнего мира всегда одинаковы – это явления одно другому сопутствующие и одно за другим следующие, смежные в пространстве и смежные во времени. Если бы разум только отражал их в себе и удерживал или если бы его функции были созданием этих внешних явлений, то он и скорее и более должен бы был привыкнуть искать все новых и новых впечатлений, т. е. образовывать все новые и новые бесцельные и бессвязные знания, но он не мог бы привыкнуть стремиться к пониманию. Да последнее и вообще, по самой своей природе не может никогда стать делом механической привычки. Но так ничтожно влияние этих внешних впечатлений на законы деятельности разума и так могущественно обусловило их его строение, что ему совершенно чуждо стремление приобретать знания и исключительно свойственно стремиться к пониманию.

Теперь мы можем сделать второе определение разума, введя в него определение той жизненности, на которую было только указано в определении первом: «разум есть потенция, в которой предустановлены формы понимания, материал для которого дается внешним миром, и обладающая скрытою жизненностью, состоящею в стремлении и в способности образовывать это понимание».

VI. В этом определении выражены как вид существования разума, так и сущность его природы и его деятельности. Остается еще определить его строение, раскрыв предустановленные в нем формы понимания. Как и природа, они обнаруживаются в процессе образования полного понимания, и, чтобы выделить их, достаточно выделить в последнем то, что принадлежит внешнему миру; тогда оставшееся укажет, что принадлежит самому разуму.

Цельное понимание обнимает собою все понимаемое. Слагается оно из идей, обнимающих отдельные стороны этого понимаемого. В этих идеях то, из чего состоят они, т. е. их содержание, идет от внешнего мира, то, что обнимает это содержание, как форма обнимает вложенный в нее материал, не заимствовано от внешнего мира и, следовательно, принадлежит самому разуму. Следующее размышление невольно убеждает нас в этом. Если бы не только содержание идей, но и самые формы их были произведены в нас внешним миром, если бы его влиянием было создано не только то, что входит в наше сознание, но и то, что воспринимает в себя входящее, то в таком случае все существующее одинаково могло бы образовать в нашем разуме соответствующую себе идею. Между тем в этом существующем есть некоторые вещи, существование которых для нашего разума несомненно, но составить идею о которых этот разум, безусловно, не в силах. Таков, напр., факт или вечности мира, или происхождения его из ничего.

И в самом деле, мир как «целое», как «бытие», как «все» или вечен, или не вечен. Раз он существует – и это для нашего сознания несомненно, – он необходимо или имеет начало во времени, или не имеет этого начала. Мы ничего не знаем о том, который из этих двух фактов имел некогда место, но мы знаем твердо, что один из них необходимо существовал, так как ничего третьего существовать не могло. Но если мир вечен, то это значит, что не было времени в прошедшем, когда бы он не существовал, и не было предела, где бы кончалось это время. Если же он не вечен, то это значит, что в прошедшем был некоторый момент, когда он возник; и так как он есть «все», то, следовательно, в момент, этому предшествующий, не было ничего; т. е. что мир возник из ничего, из пустоты, которая одна лежала за ним, одна предшествовала ему. Теперь, если один из этих фактов несомненно существовал, то и в сознании нашем, принимающем это существование, необходимо должно быть понимание этого факта, если только оно во всем своем целом есть произведение внешнего существующего. Между тем идеи ни об одном из этих двух фактов наша мысль вместить в себя не может. Наш язык легко произносит слова: «мир безначален», «мир возник из ничего»; но это только слова, поставленные в известном порядке, но не мысли, не идеи. Это звуки, которые мы можем слышать, но то, что обозначается этими звуками, мы не можем ни понять, ни представить, хотя и понимаем, что это факты. Мы знаем и понимаем отдельные вещи, о которых говорится в этих предложениях, – «мир», «начало», «время», и мы можем слова, обозначающие эти существующие и понятные вещи, поставить в известное отношение друг к другу, но представить в мысли это истинное и существующее отношение мы не в состоянии. Всякое усилие представить себе возникновение мира из ничего будет бесплодно, – все, что мы можем сделать, это представить себе то, из чего он возник, неясным, темным, бесформенным, но тем не менее существующим, реальным столько же, как и возникающий из него мир. Всякое усилие представить мир вечным поведет только к тому, что его начало мы отодвинем так далеко, что оно будет как бы теряться во времени, станет неясным для нас, но всегда, однако же, мы невольно будем думать, что вот за этим неясным и лежит его начало, которого мы только не видим, но которое, однако, есть. И вот, в то время как этих реальных фактов наше сознание никак не может понять, оно легко представляет себе факты, которых не существует, и при этом столь образно, что даже порою верит в их действительное существование. Так, воображение всех народов создавало различных чудовищ, и даже нам самим легко представить себе в мысли невозможные в действительности существа, одновременно с этим сознавая, что их нет.