Имея такие характерные традиции и тысячелетние обычаи в плане восприятия превосходства, Китай вступил в новое время как уникальная империя: государство, претендующее на всемирный характер его культуры и политических институтов, но не делающее каких-либо заметных шагов по распространению своей культуры в мире. Богатейшая страна в мире, не испытывавшая, однако, ни малейшего интереса к ведению внешней торговли и внедрению технологических новшеств. Государство с космополитической культурой, находящееся под надзором политической элиты, равнодушной к западному веку исследований. Оно представляло собой политическое образование, не имеющее аналогов в мире по своим географическим масштабам, но не осведомленное о мировых технологических и исторических течениях, которые вскоре будут угрожать его существованию.

В конце XVIII столетия Китай находился в расцвете имперского величия. Цинская династия, установленная в 1644 году маньчжурскими племенами, совершившими набег на Китай с северо-востока, превратила Китай в крупную военную державу. Удачно сочетая маньчжурскую и монгольскую военную удаль с культурным и управленческим мастерством китайских ханьцев, династия развернула программу территориальной экспансии на север и запад, установив китайскую сферу влияния в Монголии, Тибете и на территории современного Синьцзяна. Китай занял господствующие позиции в Азии. По крайней мере он мог соперничать с любой другой империей в мире[50].

И все же наивысшая точка в развитии Цинской династии превратилась также и в поворотный пункт в ее судьбе, поскольку богатства и экспансионизм Китая привлекли внимание западных империй и торговых компаний, действующих далеко за пределами границ и концептуального аппарата традиционного китайского миропорядка. Впервые за всю свою историю Китай столкнулся с «варварами», совсем не стремившимися свергнуть китайскую династию и потребовать для себя мандат Неба на правление в стране. Они всего лишь предлагали заменить китаецентристскую систему мировоззрений совершенно новым взглядом на мировой порядок: ведение свободной торговли, а не уплата дани, размещение посольств в китайской столице и обмен дипломатическими миссиями. К тому же ссылки на некитайских глав государств как на «уважаемых варваров», присягающих на верность китайскому императору в Пекине, они сочли бы недопустимыми.

Китайской элите было невдомек, что иностранные общества придумали новые промышленные и научные методы, которые – впервые за века или, возможно, вообще впервые в истории человечества – превзошли китайские. Паровая энергия, железные дороги, новые способы производства и создания капиталов сделали возможным колоссальный прорыв в производительности труда на Западе. Западные державы, заряженные импульсом конкуренции, подтолкнувшим их к продвижению на позиции традиционной сферы влияния Китая, расценили как смехотворные китайские претензии на всеобщее господство над Европой и Азией. Настроенные весьма решительно, они стремились навязать Китаю свои собственные стандарты международного поведения, если понадобится, то и с помощью силы. Возникшая в результате конфронтация стала вызовом основной китайской космологии и нанесла раны, болезненно отзывавшиеся и веком позже, во время начатого вновь возвышения Китая.

Начиная с XVII века китайские власти отмечали растущее число европейских торговцев на юго-восточном побережье Китая. Они не заботились о том, чтобы отличить европейцев от других иностранцев, действующих на окраинах империи, за исключением, возможно, бросающегося в глаза отсутствия у них атрибутов китайской культуры. В глазах китайских чиновников эти «варвары, пришедшие с Западных океанов», относились к числу «посланцев с данью» или «варваров-торговцев». В редких случаях некоторым разрешали добраться до Пекина, где они – если допускались к императору – должны были выполнить ритуал коу тоу: трижды коснуться лбом пола, распростершись ниц.