– Было дело, – буркнул я, раскладывая на столе план семинара и пробегая глазами чисто формально, чтобы создать видимость занятости.

      Я знал план наизусть, как и добрую половину лекций, но надо как-то показать девице, что ее болтовня меня не трогает.

– Мне тоже нравится Гете, Матвей Александрович. Это такой классный романтизм. Безумно увлекательно. Я еле заставила себя уйти из библиотеки, так увлеклась вашей работой.

– Похвально, похвально, – бормотал я, тасуя листы.

– Вы акцентируете внимание на финальной сцене. Это очень интересно…

      Я взглянул на часы.

– Давайте вернемся к этому в ходе занятия, Юля.

      Время и, правда, уже поджимало, и звонок подтвердил мои слова.

      Девица кивнула и пошла на свое место, не забывая покачивать попкой при этом. Я едва не фыркнул вслух.

      А Марго все еще не было. Я окинул взглядом студентов. Ее место пустовало. Заболела? Или заколола? Возможно, так лучше. И курсовую пусть отменит. Тогда вообще можно будет спокойно жить.

– Итак, сегодня мы говорим о «Фаусте» Гете. Все прочли?

      Я повернулся к доске, чтобы записать основные темы обсуждения.

– На языке оригинала, – выкрикнул кто-то.

      Я обернулся, но не благодаря реплике умника, а потому что в аудиторию ввалились двое опоздавших.

– Ой, простите. Можно? – выдавил из себя Марат, который был так весел и счастлив, что не мог нормально говорить.

      А еще он не мог отпустить руку Марго.

      Маргариты, черт подери, Левицкой, которая улыбалась светло и лучисто, как умеет только беззаботная невинная девчонка.

      Я прищурился, сканируя парочку на пороге аудитории пронзительным взглядом.

– Вы опоздали, Левицкая, – обратился я к ней, потому что опять никак не мог вспомнить фамилию пацана.

– Да, простите, Матвей Александрович. Можно войти? Из библиотеки бежали.

– Быстрее, – рявкнул я. – Мы вас ждать не обязаны.

      Слава богу, они не стали продолжать беседу, просто заняли места. Я не без злости отметил, что Азаров (вовремя, блин вспомнил!) сел с Марго на заднюю парту, хотя обычно она там одна ворон считала.

      Но теперь они раскрыли одну книгу на двоих и листали, продолжая хихикать шепотом.

– Раз уж вы явились, то давайте и начнем с опоздавших, – мстительно решил я. – Азаров, расскажите нам о Фаусте. Предпосылки создания образа, ранние упоминания в других источниках.

– Эээ, ну… – протянул Марат, продолжая лихорадочно листать одновременно и книгу и конспект.

– Это было в плане семинара. Давайте!

– Фауст упоминался и раньше. Образ доктора, искателя истины берет начало из историй об алхимиках и колдунах эпохи Возрождения.

– Подробнее, – потребовал я. – Какие такие истории? Бабкины сказки?

      Студенты хохотнули.

– Оставьте в покое учебник, Азаров. Отвечайте, что помните. У вас было достаточно времени на подготовку.

      Он что-то мямлил и все же вспомнил несколько. Кажется, ему подсказали. Возможно даже Маргарита, которая сидела, прикрыв рот ладонью. Наверно, нашептывала. Хотя в ее осведомлённости по этому вопросу я тоже сомневался.

– Понятно все с вами, – Я отметил в журнале плюс и минус одновременно напротив фамилии Марата. Нужно будет еще спросить. – Левицкая, ваша очередь. Социально-политические предпосылки рождения романтизма и его влияние на творчество Гете.

      Она прочистила горло и начала чуть сипло:

– Немецкий романтизм был непосредственным откликом на политические события во Франции, а также следствием того, что подобные революционные действия в самой Германии были желаемы, но невозможны, – она прочистила горло и продолжила увереннее: – После Французской революции Германия находилась в раздробленном состоянии, и это способствовало феодальной отсталости. В среде немецких мыслителей и поэтов возникло стремление произвести революцию в сфере духовной жизни. Вся энергия, силы ушли в развитие литературы, искусства, интеллектуальной сферы. Они пытались действовать и творить как бы вопреки реальности…