Мне устраивали экскурсии по очаровательным амбарам, демонстрировали соблазнительные септики. А также предложили пострелять кроликов («они не убегают»), накопать себе кротов («всего сто шкурок, и получится отличный жилет»), посмотреть телевизор («у нас тут три канала, и изображение очень четкое»).

К пяти часам я уже опьянел, объелся клубникой, и меня тошнило от изобилия реалий сельской жизни.

– Пожалуй, пора ехать домой на apéro, – объявил мэр.

Вырвавшись из плена гостеприимных фермеров, мы остановились на вершине холма, вышли из машины, и каким-то чудом мне удалось родить конструктивную мысль. Здесь, на возвышении, мог работать мой мобильник, в отличие от дома Бриджит: построенный в низине, он был надежно спрятан от вышек сотовой связи. Я так полагаю, прадед Флоранс не предвидел, что грядет эра мобильных телефонов.

– Позвольте, я проверю, нет ли мне сообщений, – обратился я к мэру.

– Бут офф корс[54], – произнес он на своем бутафорском английском и уселся в машину.

Я подключился к внешнему миру. Казалось невероятным, что он еще существует. В почтовом ящике было три сообщения, в том числе от Алексы, моей бывшей подружки.

Мы были вместе почти всю прошлую зиму, и я не сомневался, что она именно та единственная, с которой не соскучишься, которая фонтанирует безумными идеями и на которую чертовски приятно посмотреть, что немаловажно. Но я все испортил, и вот уже несколько месяцев мы не общались, после того как разбежались во второй раз. Первый разрыв произошел, когда я по ошибке переспал с другой (так бывает), а причиной второго стала моя неудачная шутка насчет одного политика (а это уж чересчур). Сейчас все это казалось величайшей глупостью. Как можно порвать отношения из-за того, что не имеет к ним никакого касательства? Я еще понимаю, когда партнеры расстаются, потому что один из них переспал с кем-то, или когда им больше нечего сказать друг другу, или, в самом деле, когда твоя подружка заставляет тебя одеваться в шмотки своего бывшего бойфренда, – но чтобы из-за политики… Впрочем, Алекса была девушкой серьезной.

Сообщение, которое она прислала, было лишь отчасти политическим. Казалось, она оттаивает. «Молодец, – писала она на своем беглом английском, – слышала ты уволился когда обнаружил чт тв босс фашист». Это было не совсем верно, но я не собирался опровергать столь лестную интерпретацию истории моего увольнения. «Где ты сейчас? – спрашивала Алекса. – Открываешь чайные? Во Фр или Анг? Я в Анг».

Может, потому, что Флоранс довела меня до белого каления своими «бывшими», но я все-таки нажал клавишу соединения.

– Алло?

Я жестом просигналил мсье Рибу: «Еще одну минутку».

– Алекса, привет, это Пол. Только что получил твое сообщение.

– Пол? Привет. Где ты?

– Стою на холме в Коррезе.

– В Коррезе?

– Да.

– Что ты делаешь в Коррезе? – спросила она таким тоном, будто никому и в голову не пришло бы здесь оказаться.

– Пытаюсь переварить тонн пять клубники.

– Ах да, у тебя же проблемы с животом. Я помню последствия твоего рождественского пудинга. Отличный пример шумного английского пищеварения.

– Виноват был не пудинг, а заварной французский крем. В нем было мало комочков. А именно комочки помогают нам переваривать наш рождественский пудинг.

– Напомни мне, чтобы я не приходила на рождественский ланч в твои чайные. Так ты запускаешь сеть?

Я рассказал, что в сентябре открываюсь, она поделилась своими новостями – сейчас она в Англии, навещает маму, которая переехала туда жить.

– Помнишь, она была в Москве с тем украинским парнем, который торговал ди-ви-ди?