Флоранс уловила мое настроение, в котором не было и намека на энтузиазм.

– Они из Африки, – сказала она.

– Так вот, значит, какой он, вирус Эбола, – проговорил я. – Это вещи твоего брата?

– Нет… О, я хотела спросить, ты собираешься в душ?

– Да, я подумывал об этом.

– Знаешь, Maman говорит… – При этих словах ягодицы Бриджит, казалось, навострили уши. – Ты не мог бы вытираться, стоя на коврике, потому что в прошлый раз ты оставил мокрые следы на полу?

Конечно, я наследил на вашем чертовом полу. Более идиотской ванной трудно придумать, и немудрено, что любой оставит лужи на этом чертовом полу в этой чертовой ванной. Так хотелось мне сказать, но я заглушил этот порыв, попытавшись отпить кофе из огромной чашки, которую только что поставила передо мной Бриджит. Горячая жидкость перелилась через край, обжигая подбородок и кончики пальцев.

– Хочешь соломинку? – предложил Симон.

И кто бы мог подумать, что еще вчера я чувствовал себя самым настоящим французским крестьянином. Сегодня я снова был английским истуканом, аутсайдером, который даже завтракать толком не умеет.

Проблема в том – и это объективный факт, – что, приезжая в чужую страну, ты оказываешься далеко от дома. Я хочу сказать, далеко от своих приятелей и семьи. Ты вынужден приспосабливаться к окружающим. У тебя не получится прийти вечером в паб и рассказать всем о том, как «она налила кофе прямо в кукурузные хлопья», и услышать слова сочувствия.

Ситуация представляется еще более экстремальной, если твоя подружка парижанка. И не так страшно встречаться с ее друзьями (хотя, как я уже говорил, никогда не знаешь, сколько среди них ее «бывших»), гораздо труднее общаться с ее семьей. Как собака, попавшая к другим хозяевам, ты вдруг обнаруживаешь, что в новой семье диваны предназначены вовсе не для того, чтобы на них сидеть, кости следует грызть, а не закапывать, и все смеются, когда ты начинаешь вылизывать свою задницу. «Что плохого в том, что я вылизываю себе задницу? – думаешь ты. – Там, откуда я родом, все так делают».

Я уже с нетерпением ждал, когда смогу вырваться из дома и выпустить пар на земляных работах. Бриджит увязалась следом за мной, чтобы объяснить, как держать в руках лопату и наполнять тачку землей. Я слушал ее советы, старательно отводя глаза в сторону, потому что на ярком солнце ее сорочка просвечивала еще сильнее, почти не скрывая прелести, которые мне вовсе не хотелось видеть.

Я спрыгнул в метровую яму и провалился в липкую глину.

– О, там очень грязно. Будь осторожен, смотри не увязни, – сказала Бриджит и пошла восвояси, сокрушенно качая головой.

Флоранс пришла похихикать. И было над чем. Помимо ослиной шляпы и резиновых сапог, теперь на мне были уродливые штаны, настолько огромные, что мне пришлось подвернуть их в поясе, чтобы они не сваливались, и футболка, разодранная чуть ниже груди, очевидно, тем, кто стремился продемонстрировать рельефный пресс. Я выглядел как поп-идол восьмидесятых, который переживает трудные времена, а потому вынужден подрабатывать летом в деревне, разгребая дерьмо.

Флоранс, напротив, смотрелась роскошно в топике бикини и саронге, с высоким пучком на макушке. Будь я в состоянии поднять хотя бы одну ногу, я выкарабкался бы из своей дыры, затащил бы Флоранс в сарай и уложил бы на земляной или какой угодно другой пол.

– Меня запрягли помогать готовить ланч, – сказала она. – В десять принесу тебе попить.

– В десять? А сейчас сколько?

– Половина девятого.

– Боже правый, выходит, я встал на рассвете.

Большой стакан клубничной слизи принес Мишель, брат Флоранс.