Закончив осмотр, он не спеша вернулся к эллингу и, истекая водой, затопал по ступенькам. На этот раз он напоминал себе Создание из Черной лагуны[39].

Выбравшись из гидрокостюма, он обрызгал лицо и шею отбеливателем, смыл его, вытерся и переоделся в обычную одежду. Затем позвонил своему старому другу Армандо из подводной службы Овна:

– Слушай, Армандо, а ты не мог бы заскочить и взглянуть на мое здание? У меня тут пара протечек.

Армандо согласился включить его в свое расписание.

– Спасибо.

Он взглянул на фотографии у себя на планшете, повернулся к своим экранам и вывел на них сведения о протечках. Затем, немного поколебавшись, изучил записи с камер безопасности.

Ничего явного. Потом сверился со своим журналом: подвальные камеры не записали ничего – даже в те дни, когда, судя по его журналу, туда точно кто-то заходил.

После ныряния его часто подташнивало, как и всех время от времени. Говорили, это то ли из-за скоплений азота, то ли аноксии, то ли токсичной воды, кишащей всякими органическими удобрениями, выбросами, микрофлорой, фауной и чистыми ядами, – боже, чего только не было в этом химическом винегрете, замешанном на городских стоках! От него просто не могло не тошнить. Но в этот день Владе почувствовал себя еще хуже обычного.

Он позвонил Шарлотт Армстронг:

– Шарлотт, ты где?

– Иду к себе в офис, уже почти на месте. Всю дорогу пешком. – Судя по голосу, она была довольна собой.

– Хорошо. Слушай, не хочу тебя расстраивать, но, похоже, кто-то пытается повредить наше здание.

Алфред Стиглиц и Джорджия О’Кифф были первыми художниками Америки, которые жили и работали в небоскребе.

Скорее всего.

Любовь на Манхэттене? Сомневаюсь.

Кэндес Бушнелл. «Секс в большом городе»

Ла Гуардия[40]: Я варю пиво.

Патрульный Меннелла: Хорошо.

Ла Гуардия: Почему вы меня не арестуете?

Патрульный Меннелла: Полагаю, если кто и должен этим заниматься, то агент бюро Сухого закона.

Ла Гуардия: Что ж, тогда я окажу вам неповиновение. Я думал, вы предоставите мне жилье.

Дирижабль Амелии «Искусственная миграция» был модели «Фридрихсхафен Делюкс Миди», и она его обожала. Автопилота она сначала называла полковником Блимпом[41], но его голос был дружелюбным, доброжелательным и будто бы принадлежал немцу, и она прозвала его Франсом. Когда она сталкивалась с той или иной проблемой – а эту часть ее передачи зрители любили больше всего, особенно если она при этом теряла что-нибудь из одежды, – она говорила:

– О, Франс, юху, дай, пожалуйста, поворот на триста шестьдесят и вытащи нас отсюда!

Тогда Франс брал управление на себя и выполнял все необходимые маневры, отмачивая при этом неудачную шутку, почти всегда одну и ту же – что-то о том, что поворот на триста шестьдесят градусов только направит вас туда, куда вы уже направлялись. Эту шутку знали уже все, она стала в своем роде дежурной, но главное, проблемы обычно этим и решались. Франс был умен. Конечно, принимать некоторые решения он предоставлял ей, считая их лежащими вне его компетенции. Однако он был на удивление изобретателен, даже в тех областях, которые были скорее человеческими.

Ее аэростат, точнее дирижабль – то есть с полужестким внутренним корпусом, который изготовлен из аэрогеля и ненамного тяжелее газа в баллонетах, – достигал сорока метров в длину и имел просторную гондолу, которая крепилась к его нижней стороне, будто толстый киль. «Фридрихсхафен» построила его перед самым началом века, и с тех пор он преодолел много миль, разъезжая, как трамповое судно конца XIX века. Такой долговечности он достигал благодаря своей гибкости и легкости, а также фотовольтаической наружной оболочке корпуса, которая делала его совершенно автономным. Конечно, когда полет был долгим, его повреждали солнечные лучи. К тому же требовалось регулярно пополнять запасы, но зачастую это удавалось сделать в воздухе – во встречающихся по пути небесных деревнях. В них же производили и мелкий ремонт. Таким образом, их дирижаблю, как и миллионам аналогичных воздушных судов, по сути, не было нужды совершать посадки. А Амелии, подобно миллионам других воздушных пассажиров, не было нужды сходить на землю – можно странствовать хоть годами.