– Зин, ну ты могла бы ко мне приехать, – вздохнула Корикова. – Ночевать на вокзале, словно ты безродная какая…

А через час она положила перед Рыковой семнадцать тысяч.

– Раскрутила генерального? – благосклонно заулыбалась Зинка.

– Почти, – уклончиво отвечала Алина.

Но семнадцать тысяч – это было на один флакон. К вечеру Зине нужно было добыть еще тридцатку. Немного поколебавшись, она набрала номер Стражнецкого.

– Кость, я ведь Катюшке-то ничего не сообщила, – заговорщически прошептала она в трубку. – Пока – во всяком случае.

– Мне нечего скрывать от жены! Ты никому не докажешь, что у нас с Ульяной что-то было! Нас связывал лишь совместный бизнес, и то – в проекте…

– Пой, пташка, пой, – усмехнулась Рыкова и неожиданно для себя выдала: – Ульяна-то в своем дневнике совсем другое пишет…

– Что?! – сразу осекся Костя. – Она вела дневник?

– Не ожидал, что твои художества обессмертят в веках? Да, хорош ты, Костя, почитала я… Так цинично обработать наивную сиротку! Сразу предупреждаю, дневник спрятан в надежном месте.

– К чему ты клонишь?

– Слышь, я бедствую. Пока ты пьешь «Хеннесси» и подтираешься коленкором, я еле наскребаю на фанфурик, а в целях гигиены использую обрывки «Помела». Подвези мне денюжков, ладно? Тысяч тридцать на первое время должно хватить…

Таким образом, к вечеру у Зинки было без малого пятьдесят тысяч. Она решила спустить тысчонку в суши-баре. За поеданием роллов и темпуры ее озарила еще одна блестящая идея. Она подсела к двум молодым людям и за две кружки пива сподвигла их написать под ее диктовку небольшой текст. В «Аполло», выждав, когда все покинут раздевалку, она набрала один номер. Когда в дальнем ящичке глухо заиграла музыка, Рыкова подошла к нему и просунула в щелку записку.

А в девять вечера она вновь стояла у статуи пьяного министра. На улице было промозгло, под ногами чавкал талый снег, и первые признаки недовольства опозданием Ревягиной Зина ощутила уже через три минуты. Она принялась дозваниваться до Марины, но абонент упорно не брал трубку. Через 10 минут у Зины онемел кончик носа, через двенадцать она уже плохо чувствовала пальцы на ногах, а через пятнадцать бросилась в соседнюю кофейню согреться кружкой глинтвейна.

Рыкова пила горячее вино, то и дело посматривая на телефон. Может, здесь сеть не ловит? Или мобильник глючит? Она потрясла аппарат, выключила его, включила заново… Без четверти десять Рыкову осенило: конечно же, докторша в клубе! Она человек подневольный, и сейчас, вместо того, чтобы лететь к ней на встречу, она выслушивает нотацию какого-нибудь директора по персоналу или менеджера департамента по развитию. Зина набрала номер ресепшна.

– А она выбежала куда-то, даже дубленку не надела, – неуверенно отвечала администраторша. – Примерно в начале девятого. Нет-нет, я лично видела, как она уходила… Наверно, она уже вернулась… Нет, в кабинете темно. Странно…

А через час раздался звонок Кати Стражнецкой.

– Зин, ты мне звонила? У меня пропущенный вызов от тебя.

– Я? Тебе? Ах, да, действительно… – Рыкова вспомнила свои манипуляции в раздевалке «Аполло». – Нет-нет, ничего особенного. Да я уж и забыла, что хотела… Нет, вспомнила. Ты не видела вечером Ревягину?

– Видела. Я в восемь вместе с ней из клуба выходила. Она так спешила к своему бойфренду, что выскочила на улицу в одном платье.

– К бойфренду? Ты его видела?

– Нет. Зато я видела, что она села в какую-то темную иномарку, и они уехали. А ее собственный «Дэу матиз» остался на парковке. Ой, а у меня такое стряслось. Представляешь, пришла из сауны, а у меня в ящичке записка лежит. Кто-то очень неграмотный требует с меня 300 долларов за молчание.