Чуть позже к дому съехались дознаватели короля, а ближе к полудню прибыл он сам – невысокий, крепкого телосложения мужчина с ухоженной бородой и острым взглядом.

В столице шептались, что Хаюрб долго сидел над трупом любимой танцовщицы. И вроде даже кто-то из соседей видел, как он внимательно осматривал тело самоубийцы, предварительно приказав снять с нее золотые одежды. Потом для чего-то срезал со смоляных волос Шаши украшения в виде змеек и, проведя пальцем по мертвым губам, покинул двор.

***

И опять палача разбудили в полночь. На этот раз в черную накидку куталась Толстушка Зу, славящаяся в столице и за ее пределами завораживающим пением.

– Я бы хотела кое-что оставить от подруги на память, – вытерев сухие глаза платочком, прошептала она. – Ведь то, что в момент смерти находится на мертвеце, достается вам? Платье там и всякие безделушки…

– Да, это так, – кивнул палач и втянул носом прекрасный аромат, который источала надушенная кожа певицы. – Для тебя, милая, все что захочешь.

Его рука бесцеремонно нырнула под накидку, показывая тем, что он совсем не любитель пения. Зу вскрикнула, когда ее тело впечаталось в мощный торс мужчины. Почувствовав его возбуждение, певица неожиданно осознала, что и сама испытывает болезненное влечение к палачу. Ей потом будет стыдно, может быть, даже станет ругать себя последними словами, которым научилась от русских, а сейчас…

Зу отдавалась торопливо, прямо здесь, в темном коридоре, прижатая к холодной стене – столь велико было желание вернуть невзрачный амулет, который (а она это точно знала от дознавателя) так и остался на шее мертвой Шаши. Да и кто на него польстится? Кто догадается, что под тонкой защитной пленкой скрываются драгоценные камни невиданной красоты?

Казим проводил расплатившуюся телом покупательницу в мертвецкую, где к ее ногам вывалил накопленное за месяц богатство. По заведенному в Хаюрбате порядку все, что находилось на человеке, умершем не своей смертью, принадлежало палачу. На каменном, не совсем чистом полу лежали эльфийские шелка и врадский жемчуг, золотые монисты из Кадии и плетеные кожаные обереги из Северных земель.

– Нет, мне нужна цепочка с шеи Шаши! Такая тоненькая, с небольшой подвеской.

– Да что же ты, милая, сразу не сказала? – деланое изумление палача заставило сердце Зу сжаться. Она открывала рот, будто выброшенная на берег рыба. – Шашу сюда и не привозили…

– Тогда где?.. – горло Зу перехватило. Пухлая рука рванула душащие ленты накидки. – Где она сейчас?

– Где и положено, милая. На кладбище. Ее похоронили еще до заката. Если хочешь навестить подругу, бери левее королевской усыпальницы. Такая честь выпадает только за особые заслуги.

– А-а-а где все то, что было на ней?

– Король велел не трогать. Да и что там брать? Браслеты и кольца и у меня в изобилии. Выбирай какое хочешь. Показать?

И было то предложено с таким бархатом в голосе, что Толстушка Зу вняла проснувшемуся голосу разума и со всех ног кинулась прочь.

Скрипели колеса небольшой телеги, которую тянул длинноухий ослик. Этот заунывный звук был слышен издалека, поэтому застава ожила: к ней не спеша приближались путники – мальчишка лет тринадцати с перемазанным лицом и несуразный черный пес, плетущийся рядом с колесом. Сначала из земли, с весны не знающей дождя, показались островерхие побуревшее от пота и грязи шапки, отчего чудилось, что из нор повылазили жуки. Вскоре можно было различить и суровые лица пограничников, явно недовольных тем, что им пришлось выбираться из прохладного подземелья.