– Не, там все нормально, – помотала головой девочка.

– А чего ревела тогда? Только не говори, что из жалости ко мне, не проникнусь.

– Нет, – сказала Вика. А потом вдруг произнесла слова, которые до сего дня из нее и раскаленными щипцами никто бы не вытянул: – Я плакала из-за родителей. Из-за того, что они меня не любят.

Платон помолчал, опустил голову и серьезно обдумал ее слова. Вика тем временем краем глаза его разглядывала: у парня был пушкинский профиль с выдвинутыми вперед носом и подбородком и густая шапка каштановых волос, лежащих волной над высоким лбом. Глаза зеленовато-коричневые, табачные, какие-то очень теплые. Он спросил таким тоном, будто заранее извинялся за сквозящее в вопросе недоверие:

– Тебе так кажется или имеются веские доказательства?

О, к этому вопросу Виктория была готова, давно готова. Она с места в карьер начала перечислять то, что собиралась выложить сегодня отцу, не уйди он сразу в глухую оборону:

– Они не интересуются тем, как я живу, что меня волнует. Ни о чем не расспрашивают, только по делу, ну там, поела, уроки сделала, здорова. Все для меня делают, все покупают, но так, будто хотят, чтобы я поскорее отвязалась. И почти не зовут по имени, только мама иногда, а отец – Снежинка, Снежка и прочие производные.

– Почему Снежинка? – нахмурился Платон.

Вика в ответ выразительно подергала себя за волосы. Парень кивнул понимающе, потом спросил:

– Ну а ты сама не даешь им повода злиться? Может, хамишь? Не прибираешься в своей комнате? Плохо учишься? Не приходишь домой по ночам? Занимаешься порчей домашнего имущества? Заправляешь компанией хулиганов и наркоманов?

На каждый вопрос Вика отрицательно мотала головой и под конец не удержалась и громко прыснула. Судя по довольной улыбке парня, он именно этого и добивался.

– А тогда, может, давно пора сделать что-то из перечисленного?

– В смысле? – испугалась девочка.

– Может, ты слишком беспроблемная и твои родители чуточку расслабились? Вот если бы у тебя начались трудности с учебой, что тогда?

– Наняли бы мне с десяток репетиторов, – хмыкнула Вика.

– А, ясно, – сказал Платон и снова замолчал, раздумывая о чем-то. Потом задал совсем уж неожиданный вопрос:

– Ты их родной ребенок, не удочеренная?

– Да ты что! – ахнула Вика. – Нет, ну я бы могла так подумать, но у нас полно фотографий и целый фильм, как маму и меня забирают из роддома домой. Папа снимал. Знаешь, раньше, мне кажется, все было иначе. Мы были счастливой семьей и все такое. А потом мама заболела, что-то с сосудами. Ей то лучше, то хуже, она неделями не встает с кровати. И мне кажется, это случилось из-за меня. Может, я что-то натворила, так напугала родителей, что мама потеряла здоровье. Только я этого не помню, а они не могут меня простить.

– Нет, – сказал Платон и мотнул головой, так что зачесанные назад волосы упали на лицо, и он пятерней тут же водворил их обратно. – Никто бы тебя не разлюбил, даже случись такое. Наверное, все дело в болезни твоей мамы. Она наверняка переживает, что не может в полную силу заниматься тобой. Или думает, что ты стыдишься ее, мечтаешь о нормальной здоровой матери. Знаешь, тяжелые мысли ведь не только в твою голову приходят. Эй, снова глаза на мокром месте? Прости, не стоило, наверное…

– Нет, ты все правильно говоришь, – Вика отвернулась, торопливо протирая лицо ладонью. И почему она никогда не носит с собой упаковку бумажных платков? Словно подслушав ее мысли, парень через плечо протянул ей платок, не бумажный, а настоящий, тщательно отглаженный. И – показалось ей – чересчур торопливо отдернул руку.