. Сегодняшние дебаты вокруг различных форм молодежной активности находятся в самом разгаре. Последние события как в России, так и в «старой» и «новой» Европе вернули молодежный вопрос на первые позиции политических и академических повесток дня. Ею интересуются на государственных уровнях, разрабатываются стратегии молодежных политик, программы патриотического воспитания, ведется поиск новых идеологем «духовно-нравственного воспитания молодежи». Большая часть подобных документов фокусируется на «политическом» измерении молодежной активности. Государство не столько интересуется молодежной реальностью, сколько ищет механизмы мобилизации (прежде всего политической) молодежного ресурса для выхода из глубокого общественного кризиса, усиленного глобальной финансово-экономической рецессией.

Попытки «подправить» общественные настроения и ценностные миры за счет молодежной мобилизации характерны сегодня далеко не только для России. Политики «навязываемой молодежи политизации» воспринимаются в молодежной среде по-разному: от прагматического использования – до открытого сопротивления, кремлевские проекты открыто признаются неэффективными, однако молодежное экспериментирование продолжается. В фокусе внимания, сопровождающегося моральными паниками, оказываются то «субкультурщики, подрывающие морально-нравственные устои», то «молодые, несовершеннолетние мамы», то «молодежь, избегающая ответственности за будущее России и предпочитающая гражданские браки», то политически пассивная и граждански апатичная молодежь… Молодых пытаются «лечить» разными способами – военной подготовкой, уроками по основам религиозного знания, патриотическим воспитанием. При этом часто за границей интереса остаются реальные проблемы молодежи, включенной (как и их родители и другие «взрослые») в разные страты, пространства, культуры.

Современная молодежь по-разному убегает от взрослого контроля, оккупируя собственные культурные и политически площадки (он– и офф-лайн), включаясь в социальные сети и солидарности, театрализуя собственную повседневность самыми причудливыми способами. Так называемый молодежный активизм перекочевал с середины 90-х прошлого века из политики (в ее традиционном смысле) на территории молодежных культур. Социальный (публичный) капитал компаний и сообществ в виртуальных сетях становится не менее, если не более значимым, чем характеристики формального статуса и социальная позиция.

Субкультуры – одно из самых ярких открытий «молодежи» в ХХ веке. В классических теориях они представлялись культурами различных молодежных меньшинств в пределах плюралистических обществ, аутентичными формами, независимыми идентичностями, отражавшими новые измерения послевоенной классовой структуры, стилистические различия которых объяснялись разрывом преемственности в воспроизводстве классовых культур. Внимание уделялось раскодированию значений различных стилей одежды, музыки, территориальности и других языков взаимодействия внутри групп сверстников. Ближе к концу века субкультурные теории начинают подвергаться серьезной критике, современные западные социологи заговорили о «постсубкультурах», о «смерти субкультур», о рождении новых молодежных «племен», отличающихся текучестью, прозрачностью границ, временным и ненадежным характером соединений. В современной России, как и любой другой стране, включенной в глобальное пространство, с остатками «старых» мини-групп соседствуют имитаторы, примкнувшие, туристические экспонаты «а-ля субкультурщики»