Прежде всего следует возразить, что с точки зрения имманентности движение и свет, т. е. качественное и количественное для философии являются одинаково феноменальными или же, может быть, реальными, и что, следовательно, механическая теория тела и учение о специфической энергии органов чувств, из которого сделали даже «закон», вовсе не совпадают с гносеологическим идеализмом. Далее, физиологический идеализм, для которого мир качеств возникает только благодаря органам чувств, есть безвредная в специальной науке, даже относительно правомочная интерпретация фактов, но, в качестве всеобщего онтологического начала, он становится совершенно несостоятельным предположением. Физиология может, конечно, показать, что без посредства органов чувств и их специфической структуры внешние раздражения не достигли бы мозга человека и не вызвали бы там состояний, которые считаются необходимыми условиями для восприятия соответствующих чувственных качеств; но при этом органы чувств уже предполагаются данными, как качественно определенные тела, известные нам только из опыта. Как бескачественные комплексы атомов, они не обладают никакими свойствами, из которых ясно вытекала бы их способность и необходимость к опосредствованию внешних раздражений; они нуждались бы в помощи других органов чувств, чтобы своим воздействием на них стать тем, чем они являются для нас. Но это был бы бессмысленный regressus in infinitum, и избежать его мы можем лишь в том случае, если будем остерегаться естественно-научные образования понятий гипостазировать в метафизические реальности и населять мир, как целое, одними загадками. Поэтому мы отбрасываем все эти теории и прежде всего рефлектируем на данный телесный мир, подобно тому, как мы берем психическое в его непосредственности, и тотчас же, вместе с этой необходимой гносеологической координацией двух половин действительности, исчезает полная несравнимость их содержания. Мало того, телесное и духовное отчасти становятся теперь по своему содержанию столь мало несравнимы, что трудно уже, напротив, провести границу между этими двумя областями. Некоторые части данности, как например, движение и форму, мы причисляем только к телесному миру.

Другие – как чувства, страсти, волевые акты – мы рассматриваем исключительно, как душевные. Третий класс объектов мы можем причислять как к той, так и к другой области, т. е. они характеризуются тем, что совершенно одно и то же содержание может считаться не только физическим, но и психическим. Мы приобретаем, таким образом, понятие первоначально целостного психофизического мира, и это непосредственное переживание сохраняется неприкосновенным, какие бы мы ни образовывали теории, раскалывающие мир на две принципиально несравнимые части.

Вместе с тем, с точки зрения непосредственного опыта устраняются скрытые в понятиях физического и психического предпосылки, которые делали невозможными не только психофизическую причинность, но и психофизический параллелизм. Конечно, мы этим выиграли бы немного, если бы каждая научная теория должна была всегда отвлекаться от этого единства качеств и количеств и принципиально разделять обе составные части, чтобы прийти к пригодным научным абстракциям. Но на самом деле этого нет, и даже многочисленные отрасли естествознания, т. е. науки о телесном мире, каковы химия, биология, работают с помощью понятий, которые большей частью состоят из качественных элементов. И эти науки удерживают таким образом то понятие тела, которое возникает из рефлексии на непосредственную данность, т. е. понятие о чем-то, что ни в отношении к форме своего бытия, ни к содержанию не может считаться несравнимым с психическим. Нельзя также считать эти образования понятий только предварительными, которые должны исчезнуть с прогрессом науки и замениться количественно определенными продуктами. Пока существуют биология и химия, эти науки будут оперировать с качествами и ни одна самая общая теория тела в ее мыслимом завершении не в силах изгнать эти качественные понятия