Казак вывернул наизнанку штаны, внимательно осмотрел каждый шов и только после этого, натянул шаровары на себя. Проделал то же с рубахой, но надевать не стал — протянул мне.

— Держи, парень. Господу все равно, а промежду людей принято срам прикрывать. Да и замерз ты, я вижу, изрядно. Вона, как скукожился весь.

Как мокрая рубаха может согреть, я не понял, но от одежды отказываться не стал. А как только просунул голову в воротник, Василий приступил ближе и, не глядя на меня, тихонько прошептал:

— Рот открой…

Я и разинул варежку. От удивления.

— Язык цел… Голову наклони…

Мог бы и не просить. Поскольку его ладонь уже легла на мой затылок, и шея сама согнулась под непреодолимой тяжестью. Потом пальцы казака неожиданно бережно прикоснулись к шраму на макушке. На прошлой неделе с отцом калитку на даче чинили. Вернее, отец чинил, а я ассистировал. Подай-принеси-убери. Да и то ухитрился поскользнуться и въехать головой аккурат в завесу. Крови было… Рана хоть и небольшая, но достаточно глубокая, чтобы след остался. Вот его-то Васили сейчас и нащупал.

— Угу… Слышишь хорошо. Рубец свежий имеется. Хоть и вскользь прилетело, но видимо зашибло крепко. Стало быть, не врожденная немота, а от удара… — сделал вывод самозваный лекарь. — Это радует, парень. Проси у Господа милости, и если будет на то воля Его — заговоришь. Доводилось, знаешь, повидать, как бывалые казаки, не чета тебе закаленные воины, немыми с кровавой сечи выбирались, а потом — кто через час… кто через пару лет — но дар речи обретали. А я, уж будь покоен, к твоей молитве и свою просьбу присоединю. Со всей искренностью.

«И за это, казак Василий, отдельное тебе спасибо. Не за молитву, а что еще один совет дал. Значит, если я на днях или чуть попозже заговорить надумаю, тебя это не удивит».

— Жаль только, имени твоего так не узнал. Придется прозвище придумать… — и Полупуд уставился на меня с задумчивым прищуром во взгляде.

С этим поворотом сюжета я согласиться не захотел. Казацкие прозвища иной раз такие заковыристые бывали, что при детях и женщинах лучше не произносить. Поэтому, поднял руку, привлекая внимание запорожца, потом присел и стал выводить мундштуком на песке большие литеры. Неторопливо, как ребенок. Все же средневековье на дворе.

— Так ты грамоте обучен, что ли? Это добре… — обрадовался запорожец. — Сам я, правда, только некоторые литеры знаю, но поглядеть можно…

Он встал у меня за спиной и стал читать вслух.

— Покой… Ять… Твердо… Рцы… Петр, что ли?

Я кивнул. Дважды.

— Ну, со знакомством, Петро… — казак Василий без обиняков сграбастал меня в объятия и стиснул так, что чуть ребра не хрустнули.

Я с семи лет по разным секциям ходил. Футбол, плаванье, водное поло, самбо… На первом курсе, когда еще успевал совмещать учебу с тренировками, кандидата по боксу сделал. Потом студенческая жизнь завертела и не до спорта стало, но до последнего времени не реже чем раз в неделю в «качалку» заглядываю. А дома, под настроение, полторапудовую гирю тягаю… Да и зарядкой не брезгую. В общем, слабаком себя не считаю, и все же — ощущение было, словно под пресс попал. Неимоверная силища у человека…

Нет, что не говори, а повезло с товарищем. Еще и считающим себя обязанным мне жизнью. Так что теперь я здесь точно не пропаду. Где бы это самое «здесь» не находилось.

* * *

— Славное мы с тобой войско, Петрусь… — скептически оглядев нас, хмыкнул Полупуд. — Шаровары и те одни на двоих.

Вместо ответа я только руками развел.

— Ну, ничего. Обновка дело поправимое… — продолжил размышлять вслух запорожец, зачем-то оглядываясь по сторонам. Неужто считал, что одежда тут вот так, запросто валяется. Объедки у костров — да, имелись. Но теперь, когда я больше не один, наклониться и поднять огрызок лепешки с земли, утоптанной сапогами, перемешанной с золой и пеплом, — стало зазорно. Вот уж действительно: человек на многое способен, когда его никто не видит, и совсем иное — на миру.