Срабатывает напоминалка: половина одиннадцатого. Пишу Дилайле:

«Нарисовались срочные дела. Поужинать не получится, давай просто выпьем. Не пропадай».

Тут же прилетает ответ:

«Даже лучше! Жду звонка. Выпивку могу принести с собой».

Что же это такое? Есть ли вообще в этом мире нормальные женщины? Мне попадаются либо дуры, начисто лишенные самоуважения, как Дилайла, либо неисправимые, прожженные эгоистки, как Эми. Одновременно их двоих я не выдержу, поэтому переключаю телефон в режим полета. Машина тормозит. Приехали. Водитель заявляет, что не сможет развезти нас по домам, и отчаливает (счастливый засранец!), а у меня пересохло во рту, стучат зубы, и жмут севшие трусы (сушилки в «Голливудских лужайках» никчемные).

Следую за своими ублюдочными попутчиками в дом, в котором «в конце девяностых какое-то время жил Бобкэт Голдтуэйт», сыгравший злодея Зеда в «Полицейской академии» (да какое мне дело!). На распахнутых воротах – камера наблюдения (а вот это интересно) и надпись «Покажите язык – я муляж». Смешные эти калифорнийцы, думают, что огульная бесшабашность – круто, а разумная предосторожность – отстой. Что ж, мне это только на руку.

Пересекаем заросший газон, где хипстеры лениво делают селфи и болтают о Мекке. Подходим к огромным резным дверям из красного дерева (это дворец, что ли, мать его?!), называем пароль, и нас впускают в дом. Пахнет эвкалиптом, огурцами и деньгами. Эми не видно. Прижимаю к себе пакет.

– Расслабься, – тянет свое Келвин. – Глянь, сколько бабла у лорда Хендерсона. Впечатляет?

Он уходит искать свое божественное гуакамоле, а я падаю на кушетку – на чертовски удобную и мягкую кушетку. Давно я не бывал в столь приятном месте. Мне тут нравится. И это бесит! Имей я деньги, завел бы себе точно такой дом. Поверить не могу, что Эми – подружка Хендерсона. Живет здесь в неге и роскоши, а я-то, дурак, думал, что она будет ютиться в какой-нибудь вонючей дыре вместе с другими начинающими актрисками… Подступает тошнота. Поднимаюсь. Не могу сидеть, зная, что она отсасывала тут этому самовлюбленному комику.

Иду на кухню. Откуда-то выскакивает Келвин. Гуакамоле он так и не нашел, зато встретил очередных ублюдочных приятелей. И чем-то еще закинулся. Я чувствую. Он изменился, стал агрессивнее. Тянется к моему пакету. Отступаю.

– Это мое.

– Выпивку все ставят на кухню. У Хендерсона полный бар.

– Это мое, – не сдаюсь я и вдруг понимаю, что сейчас все завертится (а я еще даже не выпил).

В комнату входит Хендерсон. С сияющей белозубой улыбкой кинозвезды. Еще более лощеный и подтянутый, чем на экране. Футболку наверняка ему выбрала Эми – со школьной фотографией комика Луи Си Кея и подписью «“Ван Хейлен” – отстой» (это вообще фирменный стиль Луи – ниспровергать авторитеты). Вокруг Хендерсона вьется и пускает слюни толпа кретинов: «Классная футболка… Крутяк!.. В точку… Реально отстой…» Хендерсон улыбается и говорит: «Добро пожаловать», будто это его шутка, будто это он сам сделал футболку, будто у него есть хоть капля таланта Си Кея. Напыщенный фальшивый индюк! С бесподобной, сияющей кожей. Видимо, правду говорят: чтобы добиться успеха, надо заключить сделку с дьяволом. И чем больше будет внимания, фотографий и восторженных взглядов, тем меньше останется за душой (если ты, конечно, не Мерил Стрип). Так что Хендерсон – призрак. Накачанный, мускулистый, подтянутый и совершенно пустой внутри призрак.

– Держи, чувак. – Келвин возвращается с добычей. – Пробуй скорее, пока не кончилось.

– Охрененное гуакамоле! – влезает какой-то дебил.