Мура зачем-то поплевала через левое плечо, как будто увидела черную кошку.

Короче говоря, пока силы есть, нельзя сдаваться.

Антипова подсидит? Да, опасная баба, но были у Муры противники и пострашнее, и принимала она бой, и побеждала! Другой раз не верила в победу, шла на верную смерть, но побеждала, потому что знала, что если погибнет, то за правое дело. Она победила, а победители не сдаются, иначе предадут тех, кто не дожил до победы.

Мура вдруг заметила, что идет нахмурившись и крепко сжав губы. Нет, сдаваться нельзя! Но как странно видеть, что дубина народного гнева превращается в дубинку, точнее даже в кастет, который прячет в кулаке твой вчерашний товарищ, чтобы изо всех сил жахнуть тебя по затылку, как только ты зазеваешься.

Выйдя на кухню, Элеонора чертыхнулась про себя. Надо было пораньше приготовить обед, пока соседки занимались другими делами. А теперь поздно, обе у примусов, и Пелагея Никодимовна, и товарищ Павлова.

– Простите, потревожу вас, – сказала Элеонора, набирая в тазик картошки.

– Милости просим, – Пелагея Никодимовна улыбнулась.

В прежние времена в этой квартире жил профессор Гольц с женой, и Пелагея Никодимовна служила у них кухаркой. В восемнадцатом году Гольцы, хотелось бы верить, что эмигрировали, но в точности об их судьбе не знал никто. Если Пелагея Никодимовна, вопреки предписанной классовой ненависти отзывавшаяся о своих угнетателях с неизменной теплотой, располагала какими-то сведениями, то молчала.

После революции Пелагея Никодимовна, не внимая призывам Ленина, не стала управлять государством, а всего лишь поступила поваром на больничную кухню и так и жила в комнате прислуги возле черного хода с узкой монашеской кроваткой и сундучком.

Вообще довольно странно было сознавать, что пролетарская революция, Гражданская война и другие потрясения, буквально перевернувшие с ног на голову великую страну, в судьбе обычной труженицы не изменили абсолютно ничего. Буквально ни на йоту. Бедная женщина из народа осталась бедной женщиной из народа, разве что теперь ей нужен дополнительный приработок, чтобы сводить концы с концами.

Сама Пелагея Никодимовна была женщина в годах, но все еще в соку, мощная, с выдающимся бюстом и крепким скандинавским носом. За модой она не следила, кажется, с прошлого века, ходила в крестьянских блузках с круглым воротом на завязках и пышными рукавами и длинных юбках в сборках на обширной талии. На кухне обязательно повязывала на голову платок, чего требовала и от своих соседок. Элеонора с Павловой подчинялись, а доцент Сосновский был лыс, как пасхальное яйцо и вообще его в кухню старались не пускать, потому что он преподавал анатомию и благоухал формалином.

Пелагея Никодимовна готовила как бог, и, что особенно трогало Элеонору, ни разу в жизни не принесла даже куска хлеба с вверенной ей кухни, даже в самые трудные времена.

В общем, с ней иногда даже приятно было провести время на кухне. В свое время Элеонора овладела искусством готовить приличные блюда из ничего, но до старой кухарки ей было далеко, и Пелагея Никодимовна щедро делилась опытом, а порой вспоминала какие-нибудь милые подробности из прошлой жизни, которая с годами казалась все менее и менее реальной.

Другое дело товарищ Павлова. Оказавшись в одной квартире волею случая, они заключили соглашение ни при каких обстоятельствах не смешивать быт и службу и не оказывать друг другу тех мелких соседских одолжений, которые ничего не стоят, но сильно сближают. Дети подружились – это их дело. Нина ходит в гости к однокласснику, а не к его родителям, и наоборот. Если Павлова кормит ужином обоих детей, когда безответственные предки Петра Константиновича пропадают в операционной, то она кормит абстрактного приятеля дочери. То же самое и Элеонора. Угощает подружку сына, нимало не волнуясь насчет ее генеалогии. В остальном никаких «посмотрите за моим молоком» и «одолжите соли».