– Сегодня это уже второй раз ты задаешь мне такой вопрос. Мне не слишком понравилось в первый, а сейчас нравится еще меньше.

– Ты сама захотела, чтобы я залез тебе в голову. Я на этот маршрут билета не покупал, нет.

– Ну, ты там был. Недостаточно внимательно осматривался, чтобы выяснить?

– Я этого не искал.

– Что за цыплячье дерьмо, льстивое, вшивое, трусливое…

– Я не расслышал ответа, советник. Будьте любезны ограничиться простым «да» или «нет».

– Не будь смешным! Он в блоке смертников!

– Есть способы.

– Откуда тебе знать?

– У меня есть друг. В Сан-Рафаэль. В том, что называют Томал. Через мост от Ричмонда, чуть к северу от Сан-Франциско.

– Это Сан-Квентин.

– Да, оно и есть, верно.

– Я думала, этот твой друг был в Пеликан-Бэй?

– Другой друг.

– Кажется, у тебя полно приятелей в тюрьмах Калифорнии.

– Это расистская страна.

– Я это уже слышала.

– Но Кью – это не Пеликан-Бэй. Разные состояния дел. Как бы они ни закручивали гайки в Томале, в Новом Орлеане хуже. В Туфле.

– Ты никогда не упоминал о друге в Сан-Квентин.

– Я много какое дерьмо не упоминал. Это не значит, что я его не знаю. Я велик, во мне сокрыты толпы.

Мы сидели в тишине, втроем: я, она и Уолт Уитмен[52].

«Мы ссоримся», – подумал я.

Не понарошку, обсуждая какой-нибудь фильм, насчет которого мы разошлись во мнениях. Это было скверно. До костного мозга скверно и незабываемо. Никто никогда не забывает таких ссор. Можно развести грязь в секунду. Скажешь какую-то ерунду, которую не взять назад, которую не простить. Посадишь навсегда язву на розу дружбы, и она никогда не станет прежней.

Я ждал. Она больше ничего не добавила, а у меня не было точного ответа, но я был весьма уверен, что Генри Лейк Спаннинг дошел с ней до конца. Я почувствовал укол душевной боли, в который даже не хотел всматриваться, не говоря о том чтобы его анализировать, препарировать и давать ему имя.

«Пусть так, – подумал я. Одиннадцать лет. Один раз, всего один. – Пусть оно останется там, состарится, истончится и умрет, как подобает всем уродливым мыслям».

– Ладно. Значит, я еду в Атмор. Полагаю, очень скоро, поскольку его собираются испечь через четыре дня. Совсем скоро; например, сегодня.

Она кивнула.

– А как я попаду внутрь? Студент юридического? Журналист? Притащусь с Ларри Борланом в роли нового служащего? Или с тобой? Кем я буду – другом семьи, представителем управления исправительных учреждений штата? Может, ты меня представишь как работающего на этого парня из «Проекта Надежда»?

– Я способна на большее, – ответила она. – Гораздо большее.

– Ага, бьюсь об заклад, так и есть. Почему это вызывает во мне беспокойство?

Все еще без улыбки она положила свой «Атлас» на колени. Открыла портфель, вытащила небольшую картонную папку – незапечатанную, но с защелкой – и толкнула ее ко мне по столешнице. Я с любопытством откинул защелку и вытряс содержимое.

Умно. Очень умно. И уже подготовлено, с моими фотографиями там, где требовалось, допуск проштемпелеван завтрашним утром, в четверг. Абсолютно подлинный и надежный.

– Дай угадаю, – сказал я. – Утром четверга заключенным в блоке смертников позволяется встреча с поверенными?

– Блок смертников, семейные визиты по понедельникам и пятницам. У Генри семьи нет. Поверенные по средам и четвергам, но я не могла рассчитывать на сегодня. Мне потребовалось несколько дней, чтобы до тебя достучаться…

– Был занят.

– …но заключенные совещаются со своими адвокатами по утрам в среду и в четверг.

Я постучал пальцем по бумагам и пластиковым карточкам.

– Это очень умно. Я вижу, что мое имя и симпатичная физиономия уже на месте, уже запечатаны в пластик. Как давно ты это подготовила?