Кейт присвистывает, глядя, как я одеваюсь, и я чувствую, что ее веселят мои ребра, которые выступают наружу вне зависимости от того, насколько хорошо я ем. Я подавляю дрожь, чтобы она или отец не решили, что нам стоит вернуться в отель из-за того, что ребенок замерз. И уже по дороге в туалет слышу отцовское наставление:

– Смотри, не подхвати там какую-нибудь заразу, иначе придется оставить тебя на острове!

Я знаю, что родители развелись из-за множества причин, но сейчас я могу думать об одной-единственной: моя мама не смогла выносить его шутки. Чем больше она просила его прекратить, тем больше он шутил, будто не мог остановиться. Я забегаю в туалет, стараясь не глядеть на ведро для использованной бумаги, и, прицелившись в писсуар, закрываю глаза.

Неужели сегодняшний день станет моим главным воспоминанием о Греции? Мама воспитала во мне веру в то, что даже солнечный свет в этой стране несет в себе магию, и я ожидал почувствовать присутствие призраков из легенд во всех этих древних местах. А если в солнечном свете магии не нашлось, я бы хотел найти ее хотя бы в темноте. Эта мысль, кажется, делает темноту под сомкнутыми веками еще чернее, и я чувствую запах канализации. Я спускаю воду и застегиваю ширинку, и вдруг пугаюсь – что, если отец отослал меня сюда, чтобы мы опоздали на лодку? В попытках как можно быстрее выбраться наружу я чуть было не ломаю задвижку на двери.

Лодка все еще пришвартована к причалу, но я не вижу лодочника. Кейт и отец держатся за руки, и отец вертит головой по сторонам, будто собирается заказать еще выпивки. Я зажмуриваюсь так крепко, что, открыв глаза, вижу все вокруг в черном цвете. Мрак начинает развеиваться – как и мои желания, – но тут я вижу лодочника, который разговаривает со Ставросом на моле, опустившись на колени. Я кричу ему:

– Спиналонга!

Он смотрит на меня, и я боюсь ответа, что уже слишком поздно. Я чувствую, как глаза наполняются слезами. Потом он поднимается на ноги и указывает рукой на отца и Кейт:

– Один час, – говорит он.

Кейт глазеет на автобус, который только что начал карабкаться на холм, удаляясь.

– Вполне можно съездить, вместо того, чтобы ждать тут следующего, – говорит отец. – А потом вернемся в отель как раз к ужину.

Кейт искоса смотрит на меня.

– И после ужина он будет готов отправиться в кровать, – она произносит это с интонацией вопроса, насчет ответа на который не до конца уверена.

– Заснет без задних ног, зуб даю.

– Вопрос снимается, – отвечает она и тянет его за руку, чтобы подняться.

Лодочника зовут Яннис, и он не слишком хорошо говорит по-английски. Кажется, отец думает, что тот запросил слишком много за поездку – до тех пор, пока не понимает, что это плата за всех троих. Тогда он ухмыляется, будто думает о том, что Яннис сам себя надул.

– Раз, два, взялись, Джанис! – выкрикивает он и подмигивает нам с Кейт.

Наше судно по размеру как большая весельная лодка. На носу у него кабинка, по бокам – длинные скамейки, а в середине – вытянутая коробка, которая трясется и пахнет бензином. Я гляжу, как нос лодки разрезает воду, и чувствую себя так, будто мы еще только едем в ту самую Грецию, о которой я мечтал. Белые домики Элунды уменьшаются вдали, пока не начинают выглядеть, будто зубы на холмах, а затем перед нами выныривает Спиналонга.

Она кажется мне похожей на огромный заброшенный корабль, – корабль, больший, чем лайнер, и мертвый до такой степени, что застыл в воде без помощи якоря. Лучи вечернего солнца создают иллюзию, будто крутые берега цвета ржавчины, и костистые башенки, и стены светятся над морем. Я знаю, что сначала здесь была крепость, но думаю – может, ее сразу построили для прокаженных?