– Запрягай.

Тот поднял голову, не веря своим ушам.

– Но мы ведь только вчера приехали!

Мако не ответил – он отошёл к стойке распорядиться, чтоб им завернули с собой недоеденное. Тим в смятении выскочил за дверь. Никогда ещё не бывало такого. Добравшись до селения, они оставались там на несколько дней, а то и дольше. Что заставило Мако гнать лошадей в путь, едва проснувшись? Или же это из-за того, что Тим не пришёл ночевать? Но он и раньше, бывало, оставался в общем зале до утра, слушая рассказы других приезжих, а отсыпался позже или в пути.

Наримэ! Он не мог уйти просто так. Мысль, что он больше никогда её не увидит, обожгла холодом. Маленький огонёк тепла в этом мире вечного снега – он едва нашёл её и вот-вот потеряет снова.

Тим взлетел по ступенькам, но у самой комнаты остановился. Что он ей скажет? Не посмотрит ли она на него как на предателя? Но ведь он ничего не обещал, и это она, сама… Воспоминания о прошедшей ночи вспыхнули с такой силой, что он стиснул зубы. Робко постучал – ему не открыли. Тогда он толкнул дверь. Внутри никого не было. Кровать аккуратно застелена, даже пол подметен от обрезков его волос.

Будто ничего и не было.

Он спустился на кухню, заглянул в баню, где две раскрасневшиеся прачки стирали бельё. Наримэ никто не видел. С тяжёлым сердцем отправился на конюшню. Ехать верхом не было сил, поэтому он не стал седлать Голубчика, а просто вывел лошадь из стойла. Он никогда не задумывался, хотят ли кони покидать тёплые стены конюшни и продолжать бесконечный бег, а теперь ему показалось, что Голубчик упирается и с сожалением косит глазом в сторону охапки душистого сена. Сено… Тим остановился. Откуда в мире, где никогда не бывает лета, цветущие травы? Откуда хлопок для стёганых штанов и лён для рубахи? Откуда сушёные фрукты, чтобы щедро приправить кашу, которую они ели на завтрак? И сама каша…

Он решительно двинулся к выходу, ведя на поводу коня, намереваясь при случае обо всём расспросить если не Мако, то кого-нибудь ещё, но не успел выйти наружу, как по конюшне пронёсся синий вихрь, и ему на грудь упала Наримэ.

– Что…

– Молчи! – Она обвила руками его шею и притянула к себе… – Держи… это твоё… когда-нибудь… – Что-то сунула ему в ладонь, а он ловил её слова между поцелуями, порываясь ответить, спросить, но Наримэ не слушала. – Макгоо… не должен… знать… А теперь… прощай…

Пока он, ошалевший, раздумывал, кинуться за ней или пойти к Мако и прямо заявить ему, что не хочет больше никуда ехать, решимость таяла. Голубчик, предоставленный сам себе, вернулся в стойло и задумчиво жевал сено, а со двора уже доносилось настойчивое ржание Паданки. Тим поднял упавшие поводья и потянул коня за собой.

Никогда ещё старик не гнал лошадей, как в то утро. Тим намеревался поспать, но мог только сидеть, вцепившись в край обтянутой кожей дуги. Все вопросы высыпались из головы от бешеной скачки.

– Куда мы так спешим? – крикнул он.

– Буран, – коротко ответил Мако.

Тим нахмурился. Они и раньше попадали в пургу, но никогда ещё это не тревожило старика настолько, чтобы гнать лошадей во весь опор. Да и разумнее было бы переждать непогоду на постоялом дворе, чем пускаться в путь. Но Мако никогда ничего не объяснял.

Когда первый порыв ветра нагнал их, Тиму стало не по себе. Словно какое-то чудовище пронеслось над ними, тронув огромной ладонью крышу фургона, – дуги со стоном просели, но выдержали. Буря унеслась вперёд, но не успел Тим выдохнуть, как сзади послышался нарастающий рёв. А спустя мгновение хлопнул, раздаваясь по шву, задний полог, и в фургон ворвался ледяной кулак. Казалось, вьюга хочет схватить его, Тима, и вытянуть наружу. Но щёлкнул кнут, и прозрачные пальцы рассыпались снежной крупой.