– Необходимо передвинуть всю церковь целиком, – сказал как отрезал отец Йорг, и братия затаила дыхание. – Камень за камнем, балку за балкой…

– А почему бы не весь остров? – глумливо вопросил Герхард. – Дерево за деревом, дернину за дерниной? А то и все море, в котором он находится, или весь тот чудесный мир, который вы так мило изображали на стене, что у вас за спиной?

Братья одобрительно загудели – «почему бы не весь остров, почему бы не весь остров», – но вопросы по-прежнему возникали, рябью проходя по рядам и пробиваясь внезапными гребнями звука сквозь общий приглушенный гомон. Вопросы презрительные и вопросы исполненные сомнения. Вопросы любопытствующие.

Ну разумеется, думал Ханс-Юрген. Их блуждания по острову не имели ни малейшего отношения к обычаям, а совершались лишь из любопытства. За стенами монастыря лежал остров, но что находится за пределами острова? Сгорбившись, он внимал общему гулу, в котором многочисленные «зачем?» сомневающихся состязались с «а как?» любопытствующих. Зачем и как, зачем и как – вот что проносилось и кувыркалось по рядам монахов, и через этих своих полномочных представителей сражались друг с другом Йорг и Герхард, но Йорг проигрывал. Он это чувствовал, слышал. Равновесие было неустойчивым, шатким, но все больше сдвигалось в пользу Герхарда, убежденного, что им надо оставаться на месте. Между тем вопросы все множились, расширялись и углублялись, и Ханс-Юрген понимал, что это расширяется и углубляется яма, в которую все они провалятся, если только он не выступит сейчас против сомневающихся, чье хныканье становилось все громче и громче. И вот наконец он встал и услышал, как единственный отчетливый голос прорезался сквозь гомон, заставив монахов застыть в выжидательном молчании, и этот голос – осознал он внезапно – был его собственным.

– Как? – сказал брат Ханс-Юрген. – Верою в Господа нашего. А зачем? Затем, что наш приор об этом нас просит. Говорю вам словами святого Павла: «Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, которую имел получить в наследие, и пошел, не зная, куда идет. Верою обитал он на Земле обетованной, как на чужой, и жил в шатрах с Исааком и Иаковом, сонаследниками того же обетования… – Все монахи обернулись на его голос. Увидев, что его слова отобразились на их лицах, он глубоко вздохнул и закончил: – Ибо он ожидал города, имеющего основание, которого художник и строитель Бог» [55].

Монахи потупились – все, за исключением брата Герхарда, который с другого конца зала испепелял взглядом брата Ханса-Юргена. На лице у него было написано нескрываемое отвращение.

Отец Йорг окинул взглядом склоненные перед ним головы. В зале стояла полная тишина. Он вспомнил о том, каково здесь было в ночь обрушения, о том, как расхаживал он по этому же амфитеатру, обдумывая, какую проповедь прочтет монахам, пока что молящимся в церкви. В полусвете ощущалось присутствие тьмы – так же как в мягких его шагах слышался грохот. Вскоре монахи завершат свои молитвы, гуськом перейдут сюда, рассядутся по местам и приготовятся его слушать. Но – расщепляющиеся балки, но – трескающиеся плиты на полу нефа, но – оседающая подо всем этим глина… Он охотно пережил бы две тяжелые зимы, чтобы только те вывели братьев к иной, более подлинной реальности, однако же вот они, монахи, собрались здесь, как собирались всегда. Город, имеющий основание… Может, Ханс-Юрген каким-то образом догадался о его намерении? Тот все еще стоял, с вызовом глядя в глаза Герхарду.

– Кто отправится со мной в этот путь? – просто спросил отец Йорг у склонившихся перед ним монахов. После чего лишь хлопнул в ладоши и, не глядя по сторонам, медленно пошел меж рядов скамеек к выходу во двор монастыря.